Старый Сантос и его потомки

За эти дни он оброс щетиной, изморился от безделья. Но спасало то, что под руку попалась библия, и он при коптилке дни и ночи читал ее, пытаясь узнать, было ли уже когда-нибудь такое страшное нашествие, приходили ли в чужую страну ироды, которые, подобно фашистам, жгли, грабили, убивали? Историю о всемирном потопе и Ное Меер Шпигель в библии нашел. О том, как пророк Моисей вывел евреев из Египта, тоже прочитал, многое он там обнаружил для себя в этом толстом фолианте! Но о таком изверге, как Гитлер, там и слова не было! И старый сторож — в который раз! — стал нараспев читать славную «Песнь песней», вспоминая при этом свою молодость и солдатские шалости во время срочной службы при Николае Романове. Эти воспоминания несколько помогли забыть все ужасы, постигшие людей, перенестись в далекое прошлое, когда он был бравым солдатом и мог, как сам Соломон, одним кивком пленить красивую девушку, забраться с ней в какой-нибудь лесок и развлекаться до третьих петухов, пока горн не звал его в казарму…

— Ах, годы молодые, куда же вы девались? — размышлял старый Меер Шпигель, сидя в своей живой могиле.

Если бы не горе, что обрушилось на страну, он снова женился бы и привел в дом молодуху, и она смотрела бы за ним, ухаживала… Он уже был совсем близок к этому, но война спутала все карты, разбила жизнь. Не судьба, значит…

И каждый раз, когда его одолевали подобные мысли, врывался в подвал «полосатый черт», как он называл сумасшедшего Шому, и нарушал покой в его тихом пристанище.

Шома напялил на голову немецкую каску, порванные штаны, длинный белый пиджак и повязал шею галстуком. Он неустанно хихикал, строил дикие рожи, шевелил плечами и, заикаясь, то и дело выкрикивал:

— Граждане односельчане, я уезжаю, я покидаю вас! Ищите себе нового водоноса! Хай Гитлер!

— Послушай, сатана, куда ты уезжаешь? — укоризненно смотрел на него старик. — Куда ты поедешь в этой нелепой униформе?

— Как это куда, реб Меер? Поеду прямо на Берлин!

— А что ты там будешь делать?

— Говорят, что Гитлер тоже сумасшедший, так мы оба будем разносить воду по домам.

— Ну, если так, то езжай хоть сейчас!

— Аминь! Граждане, я от вас уезжаю, ищите нового водоноса! — подпрыгивал Шома, напевая бравурный марш.

— Чудак, поезжай хоть к черту на рога, но зачем ты орешь «Хайль Гитлер!»? Стыд и срам так кричать!..

— Так вы, реб Меер, меня не поняли! — хохотал Шома. — Разве я кричу «Хайль Гитлер!»? Я ведь кричу «Хай Гитлер!», что по-украински значит хай сдохнет Гитлер!.. Немцы меня хотели расстрелять, но когда я им закричал «Хай Гитлер!», они подумали, что я хвалю их фюрера, и отпустили меня с богом…

Это была правда. Быть бы Шоме уже на том свете, не задобри он своими танцами и возгласами немцев! За то, что он прославлял фюрера, ему напялили на голову каску, надели длинный белый пиджак и дали штаны, с которыми он не расстается.

И когда в поселке, казалось, все было мертво, Шома был единственным, кто хоть как-нибудь веселил тех несколько десятков человек, которые оставались здесь. Без него можно было помереть от тоски.

Кого бы он ни встретил, останавливался и орал во всю мочь:

— Граждане односельчане, я от вас уезжаю, ищите себе нового водоноса! Хай Гитлер!.. — И уже потише: — Хай он сдохнет, этот паршивый Гитлер!

В первые дни, когда люди вернулись после неудачной попытки уехать, Шома некоторых еще смешил, а ребятишки толпами бегали за ним по улицам, глядя, как он паясничает и кривляется в немецкой каске. Но вскоре к этому привыкли и перестали обращать на него внимание. Не до шуток было. Жизнь опостылела. По радио немцы сообщали о падении Москвы и Ленинграда. Сообщали, что минуют считанные дни — и они завладеют всей Россией…

Повсюду, значит, они введут «новый порядок», тот самый, с которым люди уже смогли познакомиться за несколько недель войны, за время пути к узловой станции и обратно…

Тянулись мучительные дни. Люди устраивались кое-как в сараях, подвалах — где придется. Перебивались, что называется, с хлеба на квас. Среди бурьянов на огородах находили огурцы, лук, морковь. Впроголодь коротали дни и ночи…

* * *

В один из таких дней Гедалья Сантос просил бухгалтера собрать к нему в дом, который чудом уцелел, односельчан на совет. Надо было наконец что-либо придумать. Зима не за горами, и нужно как-то жить, трудиться. Ведь так без дела можно с ума сойти.

Когда начало смеркаться, со всех сторон стали собираться люди к Сантосу. Они были как живые тени.

Сантос, окинув беглым взглядом собравшихся, увидел, что за это время с ними сталось, и у него сердце сжалось от боли.

Дрогнувшим голосом он обратился к товарищам: