Стать бессмертным

Света словно мягкой широкой кистью проходится по мне взглядом. Не в силах его вынести, я топлю свой в чёрном омуте кофе.

«Зачем я вообще поднял эту тему, — думаю я, — ведь и так тошно… или это у меня проявления возрастного мазохизма?»

— Ну что вы всё о грустном! — встревает Мясоедов. — Давайте позитив какой-нибудь, что ли! Сегодня же праздник!

— А, давайте сходим погулять? — предлагает Света. — На улице солнышко. Может, на лыжах?

— Тебе ещё рано на лыжах, — с деланным беспокойством в голосе говорит Мясоедов, — давай, лучше дома посидим, пирог испечём… как раньше.

Сказав это, он зарывается лицом в рыжую копну Светиных волос. Света прикрывает глаза и шепчет:

— Дим, ну не надо… неудобно.

«Господи, какой же он счастливый, — наконец доходит до меня, — какие они счастливые!»

— Давайте, я домой пойду, — говорю я. — Мне ещё собираться нужно.

— Собираться куда? — спрашивает Света.

— Домой, в Москву. Ссылка кончилась.

— Ссылка? — не понимает она.

— Алексей заменял здесь больного коллегу, — поясняет Мясоедов, — теперь коллега выздоровел, и Алексею надо возвращаться домой.

— Жаль, — говорит Света, — мы ведь только познакомились.

Я пожимаю плечами, мол, что тут поделаешь.

Встаю из-за стола и возвращаюсь в комнату, в которой ночевал. Кровать разобрана, моя одежда — джинсы, носки, рубашка и свитер — аккуратно развешены на стуле рядом. Застилаю кровать и одеваюсь. Смотрюсь в маленькое зеркало на стене, но тут же отвожу глаза — смотреть на свою похмельную рожу невозможно. Выхожу в коридор и налетаю на стоящего там Мясоедова.

— Алексей, — говорит он нехорошим шёпотом, — мы с вами не обсудили самого главного.

— Чего? — спрашиваю я.

— Я думаю, вы понимаете, чего. Скажите, только честно, что вы собираетесь теперь делать?

— Ровно с таким же вопросом ко мне вчера обратился один наш общий знакомый, — говорю я, — и я ему ответил, что собираюсь напиться. Как вы знаете, обещания я сдержал. Но, думается мне, на самом деле, и вы и он хотели узнать другое: собираюсь ли я воспользоваться этим сам или привести сюда кого-нибудь другого?

Мясоедов отводит взгляд.

— Да, вы правы, именно это я и имел в виду.

Собираю в кулак всё, что есть в голове, и выдаю:

— К сожалению, я сейчас ничего не могу вам сказать, ни, тем более, обещать, но я не исключаю возможности того, что когда-нибудь мне придётся сюда вернуться, сами знаете зачем.

— Понимаю, — говорит Мясоедов, коротко кивнув, — спасибо за откровенность.

— Да, не за что, — отвечаю я, несколько смутившись, — я рад, что мы об этом поговорили.

— Поверьте, есть за что. — Мясоедов ещё раз кланяется. — Я так понимаю, вы готовы?

— Вполне.

— Тогда пойдёмте.

Пропускаю его вперёд. Упрямой косолапой походкой Мясоедов идёт к двери, энергично делая отмашку левой рукой. Я иду следом, наблюдая его широкую, чуть ссутуленную спину и бритый загривок. Сердце моё вдруг нехорошо сжимается и по груди проползает неясная тоска.

«Я привязался к этому человеку, — думаю я, — и уходить-то мне, на самом деле, совершенно не хочется, но и остаться тоже нельзя — хуже нет для брошенного мужчины, наблюдать за проявлениями человеческого счастья — и потом, мне просто не хватает воздуха, хочется (прямо по Беляеву) идти куда-нибудь, куда глядят мои слегка прояснённые коньяком глаза, перебирать ногами и шевелить при этом мозгами».

Вот я и иду. Пока что за Мясоедовым в прихожую.

Вот и момент прощания. Мясоедов понимает, что мы с ним, должно быть, никогда больше не увидимся, но всё равно, протягивая мне левую руку, говорит:

— До встречи, Алексей.

А я, тот ещё врун, тоже понимая это, ответствую:

— До скорого.

В прихожей появляется Света. Молча подходит ко мне, встаёт на цыпочки и мягко целует в щёку. Единственный честный человек из нас троих.

Выхожу в потухающий зимний день. Хватаю ртом трезвящий холод, и бреду по сугробам домой, в общагу. Собираю там свои вещи, нехитрый преподавательский скарб, и с этим скарбом тащусь на платформу. На полпути останавливаюсь. Буквально в двух кварталах отсюда Ленин дом, её маленькая квартирка, на втором этаже, её… Закрываю глаза и думаю: «Вот досчитаю до семи, обернусь и увижу бегущую за мной следом запыхавшуюся Лену».

Раз…

«Всю ночь тебя искала! — скажет она. — Под дверью твоей сидела, в ментовку ходила, в больницу…»

Два…

Несколько секунд во мне будет идти борьба: оттолкнуть её, развернуться и пойти на платформу, или прижать к себе, взять на руки, как ребёнка, и никогда не отпускать…

Три…

Не в силах противостоять неизбежному, я сдамся, сумки мои упадут в снег, освободившимися, невесомыми руками я сгребу в охапку маленькую замёрзшую Лену, которая сквозь стук собственных зубов продолжит бормотать мне в пальто: «…на кафедре дали адрес этого Мясоедова, я к нему, он какой-то странный, в одних трусах, говорит, ты на платформу пошёл…»

Четыре…

«Молчи, — скажу я, — молчи…»

Пять…

«…я знаю, я дура, каких мало, но ты прости меня, пожалуйста, а?»

Шесть…

— Молчи, — проговариваю я вслух, чувствуя, как по моей холодной щеке текут горячие слёзы, — молчи…

Семь…

Открываю глаза. Оборачиваюсь.