Стать Джоанной Морриган

– Это ты мой сексуальный объект, – говорю я, старательно подавляя рыдания, которые могут испортить мой яростный монолог. – У меня есть учетная карточка всех моих сексуальных партнеров из высшего общества. Мне начисляются бонусы за то, что я тебя трахаю. В нашем Клубе рабочих ребят мне говорят: «Ну ты, мать, крута». У нас, в бедных кварталах, есть свои собственные развлечения. Это не я твоя куколка из низов. Это ты мой

секс-манекен из верхов.

Он мой барабанщик. Он мой барабанщик. Они все мои барабанщики – все мужики, с которыми я спала.

Я смотрю на него – он стоит, тупо таращится на меня. У него за спиной – Эмилия. Тоже таращится. Я понимаю, что сейчас сделала: пустилась в пьяные рассуждения о классовой системе. Я знаю, что это значит. Я все-таки стала такой же, как папа. Я знаю лишь один способ закончить такую речь.

– Я – внебрачный цыганско-еврейский сын Брендана Биэна, и когда-нибудь ВЫ, МУДАКИ, ВСЕ СКЛОНИТЕСЬ ПЕРЕДО МНОЙ.

Я держу паузу. Рич и Эмилия все так же молча таращатся на меня.

– Я ухожу. Мне надо выкурить сердитую марксистскую сигарету, – говорю я.

Я закуриваю на лестнице и докуриваю уже в спальне, хотя в доме курить нельзя. Тушу сигарету в глиняном блюдце, которое семилетний Тони смастерил маме в подарок, – вдавливаю окурок прямо в мамино расплавленное лицо из «Звездного пути», – падаю на кровать и отрубаюсь. 

23

Просыпаюсь в утреннем великолепии птичьих трелей, за окном – мутный солнечный желток, перо феникса и перламутрово-серая кожа, как на лапках какаду, из которой получилась бы очень красивая обивка для честерфилдского дивана ценой жизни пятидесяти тысяч какаду. Птицы – восхитительные существа. Как они поют, приветствуя солнце! Птичье пение надувает его золотистую оболочку, и солнце восходит над горизонтом, словно сияющий дирижабль, наполненный шумом. О боже. Я все еще не трезва.

Засыпаю опять и просыпаюсь уже в восемь утра. Солнце сияет вовсю.

Рич еще спит, раскинувшись на кровати морской звездой; на шее – засосы, вот же мудила. Я не слышала, как он ложился. Я встаю, одеваюсь, нахожу телефонный справочник и вызываю такси.

Сижу на крыльце, курю в ожидании такси, и на меня вдруг нисходит невероятный покой – как будто я на секунду нажала на «паузу» в жизни, которая долгое время мельтешила на ускоренной перемотке.

Наблюдая, как дым поднимается ввысь, словно веревка в том фокусе с индийским канатом, я смотрю на свои руки и думаю: «Это руки взрослой женщины. У тебя руки взрослой женщины, Джоанна. Взрослые руки, держащие взрослую сигарету наутро после исторической ночи, когда ты своей волей предотвратила сексуальную катастрофу».

Я себя чувствую восхитительно… свободной. Прошедшей ночью со мной должно было случиться что-то такое, что мне откровенно не нравилось, – и я этого не допустила. Впервые в жизни я воспрепятствовала судьбе! Раньше я никогда так не делала. Никогда не мешала событиям идти своим чередом, даже если я знала, что мне от того будет плохо. Никогда не говорила себе – ласково и с любовью, как сама себе мама: «Нет, Джоанна! Брось бяку! Тебе это не нужно!»

Раньше я принимала любую судьбу – смиренно и молча, – боясь показаться придурочной, несексуальной или излишне капризной.

Но теперь все изменилось: я стала девчонкой, которая может сперва спровоцировать секс втроем – а потом отменить секс втроем. Я управляю собственной жизнью. Я меняю судьбу! Перекраиваю вечера! Я могу сказать «да», а потом сразу «нет». Для меня это внове. Мне нравится это новое знание о себе. Мне нравится всякое знание о себе. Я собираю досье. Я изучаю себя.

Подъезжает такси, тащится следом за «бээмвухой» родителей Тони. Они настолько несопоставимы, что это даже забавно: новенькая блестящая «бээмвуха» – для них, потрепанный старенький «Форд Фиеста» – для меня.

Родители Тони выбираются из машины и подходят ко мне поздороваться. Забросив рюкзак на плечо, я иду им навстречу и пожимаю им руки.

– Мистер Рич, миссис Рич, спасибо за приглашение в гости, – говорю я своим самым лучшим великосветским голосом. – У вас замечательный дом. Очень-очень хороший дом. И очень плохой сын.

Я сажусь в такси и еду прочь.

 В электричке обратно в Лондон – голова кружится от похмелья – я понимаю, что у нас с Тони Ричем все кончено. Отчасти из-за того, что я наорала на него спьяну, но в основном потому, что у нас с ним по сути ничего и не было. И если по правде, то мне не очень-то и хотелось, чтобы у нас что-то было. Просто я повела себя как деревенская девчонка, которой отчаянно хочется замуж, и она отдалась первому же удалому торговцу, приехавшему в село продавать атласные ленты и душистую воду.

Прижавшись виском к оконному стеклу, я тихонько беседую сама с собой.

– Так чего тебе хочется на самом деле? – спрашиваю я себя в теплой, дружеской манере. – Где тебе хочется быть? Что для тебя хорошо? Что тебе по-настоящему нравится?