Стать Джоанной Морриган

Внизу звонит телефон. Мама берет трубку.

– Да-да, очень смешно. Это сын Барбары Лемон, как я понимаю? Иди к черту.

Еще один Скуби-звонок.

Я себя чувствую Джиной Луизой Финч, когда весь город ополчился на Аттикуса, только я не пыталась спасти безвинно осужденного чернокожего человека от казни на электрическом стуле, я написала стихотворение, в котором представила себя одинокой, чуть ли не прокаженной девственницей, мечтающей заняться сексом со своей собакой, а потом еще изобразила мультяшного пса в прямом телеэфире.

Я не только не заработала денег, чтобы обеспечить безбедное будущее семье – моими стараниями мы стали посмешищем на весь район. Еще большим посмешищем, чем были раньше. А это о многом говорит, если учесть, что наш дом и так-то уже называют «Домиком большого папы» из-за огромной статуи Будды в окне.

«Я капля яда на дне колодца / Отрава, которая не уберется, – печально думаю я. Мне нравится цитировать собственные стихи. – Я спора чумы, что проникнет сквозь стены».

И самая толстая из участников «Выходных в Мидлендсе» за всю историю передачи.

Я лежу под кроватью, и тут меня прошибает простая истина – словно свет фонаря, проникший в барсучью нору под лязг лопат.

Я должна умереть. По-другому никак.

Часть вторая. Как делаются девчонки

5

Я в восторге от этой идеи: убить себя. Мне кажется, это очень возвышенно и благородно. В город пришло чудовище – я, – и есть только один герой, способный его убить: тоже я.

Разумеется, я вовсе не собираюсь совершить самоубийство. Во-первых, я наверняка буду отчаянно сопротивляться – драться без правил, может быть, даже кусаться. Во-вторых, я не хочу умирать. Не хочу превратиться в мертвую тушку, застывшую на кровати. Не хочу, чтобы все закончилось. Не хочу не жить.

Я хочу просто… стать кем-то другим. Кем угодно, но только не мной.

Все, что я представляю собой сейчас, явно недееспособно.

Если вкратце, то я хочу жить, как в рекламе банковских вкладов, «радостно, как воскресное утро»: огромная квартира в Лондоне, и я в пушистом махровом халате лежу на диване и читаю газету.

А потом, ближе к вечеру, я выйду из дома в красивом зеленом платье, и буду блистать остроумием, и кто-нибудь непременно захочет заняться со мной сексом. Вот чего я хочу. Вот моя жизнь, мое будущее.

Лежа под кроватью, я пытаюсь понять, светит ли что-то подобное нынешней Джоанне Морриган. Шансы стремятся к нулю. У меня нет ресурсов.

«Мне нужна лодка побольше», – думаю я.

Так что да. Я просто… начну все сначала. Я много читаю, и мне не раз попадалась фраза «человек, сделавший себя сам», но я всегда понимала ее неправильно. Мне представлялся не паренек из рабочего класса, пробившийся в люди упорным трудом – курит сигару, ботинки начищены до зеркального блеска, – а что-то волшебное, стихийное, первозданное. Некий колдун, сотворивший себя из серебристой кисеи, честолюбия и магии.

«Человек, сделавший себя сам», не рождается из материнской утробы, но создает себя в алхимическом тигле исключительно силой собственной воли. Вот кем мне хочется быть. Девчонкой, которая сделает себя сама. Я наколдую себя из всего, что есть в мире прекрасного и удивительного. Я создам себя заново. Стану себе и родителем, и порождением.

И первым делом мне надо выбрать другое имя. У Джоанны Морриган плохая история. Джоанна Морриган – это ответ на вопрос: «Кто у нас тут недавно эпически облажался?»

Составив список возможных новых имен, я иду к Крисси.

Он сидит на кровати, вяжет себе шапку с помпоном и слушает аудиокнигу Агаты Кристи из библиотеки. Крупный бледный мальчишка, склонившийся над тонкими спицами. Крисси ужасно психует, если сказать ему, что вязание – девчачье занятие.

– Изначально вязание было мужским хобби, – говорит он. Спицы мелькают и щелкают в больших бледных руках. – Скажи шотландским морякам, что вязание – девчачье занятие, и они придут в ярость, Джоанна. Они отлупят тебя огромной соленой треской. Я бы даже дал денег, чтобы на это посмотреть.

Я выключаю магнитофон на том моменте, когда Пуаро пьет травяной чай.

– Пуаро без труда вычислит, кто прикончил тебя, – говорит Крисси, делая вид, что вонзает мне в сердце вязальную спицу, и включает магнитофон.

Я снова его выключаю.

– Крисси, я хочу взять себе новое имя. Какое ты мне посоветуешь?

– Гамбурдюк. А теперь отъебись.

– Крис, я серьезно.

Крисси знает, в каком я раздрае. Два дня назад он видел, как я рыдаю в гигиеническую прокладку, которую я прижимала к глазам в знак неизбывной печали. Он надо мной посмеялся, но посмеялся сочувственно.

– И все же я думаю, что Гамбурдюк, – говорит Крисси, но вяжет медленнее, как будто слушает.

Я пыталась подобрать имя легкое, тонкое, крепкое, как алюминиевый планер: я заберусь в это имя, дождусь восходящих воздушных потоков, воспарю ввысь и улечу в Лондон, к своему будущему.