Стать Джоанной Морриган

Да! Теперь у меня есть свой стол! Наконец-то! И совершенно не важно, что одна половина стола заставлена коробками с игрушками и одеждой. Вторая половина, отделенная полоской скотча – вся моя. Место, где я наконец-то смогу писать.

Я содрала со стены все картинки и все цитаты, висевшие над кроватью, и переклеила их на стену над столом. К ним добавились новые находки, сделанные за последнюю пару недель. «Стихи в фотоальбом юной леди» Филипа Ларкина: строки «настоящая девчонка во всамделишном месте» и «неизменно прекрасна» подчеркнуты красным. Неизменно прекрасна. Неизменно прекрасна. Настоящая девчонка во всамделишном месте. Рядом со стихотворением я прикрепила фотографию Джона Кайта. С ним я была настоящей девчонкой во всамделишном месте.

Там же висит и мой список «Самых лучших на свете слов», которые я собираю так же старательно и прилежно, как иные собирают коллекцию бабочек или брошей: Шагрень. Подкаблучник. Мимоза. Цитадель. Коллоидная ртуть. Йод. Свиристель. Вощеный. Сирень. Ягре. Бульон. Зоопарк.

В эти недели, когда у меня нет работы, я чувствую, что должна приготовить на будущее самое лучшее, самое качественное оружие – собрать у себя на стене арсенал наиболее мощных и острых слов, – чтобы, когда меня вновь призовут на битву, я смогла незамедлительно броситься в бой, и никто не сумел меня одолеть, и меня никогда больше не отодвинули на задний план.

Еще я наклеила на стену страницы из атласа «Лондон от А до Я», которые изучаю и заучиваю наизусть, как таблицу умножения. Мне хочется, чтобы люди думали, что я родом из Лондона, а в Вулверхэмптоне оказалась совершенно случайно. И когда я вернусь в Лондон, мне хочется, чтобы местные думали, будто я знаю город лучше их самих. Хочется, чтобы у меня получалась сказать, не задумываясь ни на миг, этак небрежно, как бы невзначай: «Да, Розбери-авеню. Это в Кларкенуэлле, в центральном Лондоне. Туда удобнее всего доехать по Кларкенуэлл-роуд. Марилебонский вокзал – самый маленький в Лондоне. Бары вокруг Биллингсгейтского рынка открыты всю ночь. По утрам там подают приличные завтраки. Я знаю все улицы в Лондоне. Знаю весь Лондон. Это мой город. Я всегда знала, что буду жить в Лондоне. Это мой настоящий дом. В силу некоторых обстоятельств нам пришлось жить в другом месте, но теперь все наладилось. Теперь все хорошо».

Я вернусь в Лондон сразу, как только смогу. В город, где я вновь смогу стать настоящей девчонкой во всамделишном месте.

Единственная радость в этом беспросветно унылом, гнетущем месяце: двадцать девятого числа наконец-то приходит чек с гонораром за всю мою предыдущую работу для «D&ME». 352 фунта и 67 пенсов. Я иду в комиссионку и покупаю подержанный телевизор. Все в доме ликуют. Братья скачут по комнате и целуют экран телевизора, оставляя на нем отпечатки губ.

– Мы снова в деле, – говорит Крисси и включает телик. Комната освещается мягким мерцающим светом. Мы смотрим новости впервые за несколько месяцев, и прогноз погоды, и кулинарное шоу. В «Точной копии» сделали куклу Джона Мейджора. Кукла полностью серая и категорически не понимает, почему экономика скоро рухнет. Шуток мало, и они какие-то тухлые.

– В телике было смешнее, когда премьер-министром была Маргарет Тэтчер, – очень мудро замечает Люпен.

В тот вечер мы сидим перед теликом до трех ночи, смотрим «Дом ужасов Хаммера» и едим тертый сыр прямо горстями. Я люблю деньги. Все, что сломалось, можно починить. Я знала, что докажу Паулю Тиллиху, что он не прав. Все дело в деньгах. Когда есть деньги, все как-то сразу становится лучше. 

15

И вот наконец звонит Кенни – приглашает меня на очередное редакционное совещание.

– Давненько мы с тобой не виделись, Уайльд.

В первые две-три секунды я вообще не понимаю, к кому он сейчас обращается – я придумала Долли Уайльд так давно, и меня уже много недель этим именем не называли.

– В четверг, ровно в полдень, Уайльд, – говорит Кенни. – И приготовь пару-тройку идей. Видит бог, нам сейчас не помешают свежие идеи.

Похоже, меня простили за все, что я сделала не так в своей статье о Джоне Кайте. По крайней мере, мне дают еще один шанс.

Теперь, когда я снова услышала имя Долли, я вспоминаю, как сильно ее люблю, и усердно ее воскрешаю.

Я снаряжаю Долли Уайльд в Лондон, словно горничная госпожу. Запершись в ванной, я сперва высветляю волосы, а потом крашу их в вишнево-красный. Цвет туфелек Дороти, цвет Мики Берени из «Lush». Я рисую Долли глаза черной подводкой. Я наряжаю ее в черное платье, чулки на резинке и шляпу-цилиндр.