Стать Джоанной Морриган

Мои теперешние обзоры мгновенно становятся хитами – моя репутация в журнале взмывает ввысь, как ракета. Я работаю шесть дней в неделю – у себя в комнате, за новым компьютером, купленным на гонорары, – потрошу незадачливых музыкантов, поливая их грязью, и получаю по семь пенсов за слово. Агрессивный напор – весьма выгодное предприятие. Лихие наезды – хорошая и стабильная работа. Злость открывает дорогу в будущее.

– Если хочешь добиться успеха, учись ненавидеть, – говорит Кенни, выдавая мне очередное задание, и это не просто рецензии на пять строчек, а полноценные авторские обзоры.

Волна возмущения нарастает: обо мне пишут читатели в рубрике «Письма читателей», музыканты упоминают меня в интервью. Мне, человеку, живущему в доме, где нет зеркал, восхитительно осознавать, что обо мне знают и говорят. Сколько я себя помню, я всегда беспокоилась, что меня, может быть, и вовсе не существует – что я просто сплю и вижу себя во сне. Или Крисси видит меня во сне и отчаянно пытается проснуться.

Но теперь уже ясно, что я неоспоримо реальна – теперь, когда обо мне заговорили другие. Когда статьи с моей подписью публикуются на странице седьмой, и на странице девятой, и еще три статьи на страницах с семнадцатой по двадцатую, а в разделе сплетен красуется моя фотография с вечеринки, где я стою на столе – пьяная, в шляпе-цилиндре, – и под снимком написано: «Слэш уходит в отрыв».

Потому что вторая причина, по которой я чувствую себя вечно пьяной, заключается в том, что я вечно пьяна. Ну, не то чтобы вечно. Но каждый вечер – на каждом концерте – я пью. Да и кто бы на моем месте не пил? Только совсем сумасшедший не станет пить, когда в бюджет на покрытие расходов на «освежающие напитки» заложено двадцать фунтов. У нормальных людей ни один пенс не останется недопитым. Долгими беспокойными днями, когда тревога скребет по нервам, как пенопласт по стеклу, тебя греет мысль: «К девяти вечера я напьюсь, и мне будет весело». К тому же я пью из практических соображений. Потратив все деньги на новый компьютер, я хожу на концерты пешком и с концертов тоже хожу пешком, и алкоголь не дает мне замерзнуть, согревая меня изнутри, и когда я пою, у меня не срывается голос на верхних нотах. С «Высокогорьем, проливным дождем» группы «Aztec Camera» я добредаю до поворота на Спрингхилл и иду к нашему дому по пустым темным улицам – мимо дома Вайолет.

– Что ты им наговорила? – размышляю я вслух. Тюлевые занавески на окнах похожи на белые пленки катаракты, из-за чего дом Вайолет кажется близоруким и несговорчивым. – Что будет дальше?

На одном из концертов в Вулверхэмптоне – как обычно, в изрядном подпитии, – я встречаю свою готичную кузину Эйли.

– Привет, – кивает мне Эйли над пинтой пива. Я вижу, что она больше не гот. Теперь она одевается как типичная девочка-инди, фанатка шугейза: черные ботильоны, джинсы, полосатая тельняшка, длинная челка.

– Эйли! – говорю я. – Вот это встреча! Привет! Я теперь тоже люблю Джона Кайта! Я спала в его ванне! Я слышала, как он мочился!

– Я больше не слушаю Кайта, – отвечает Эйли скучным голосом. – Я слушаю «Нову». Они офигенные.

Я понятия не имею, кто такие «Нова».

– Вот они, – говорил Эйли, кивнув на столик в дальнем углу клуба. Рядом со столиком топчутся пять худощавых, угрюмого вида парней – черноволосых, в черных джинсах и полосатых тельняшках.

– Впервые вижу, – говорю я. – Видимо, они новые в наших краях.

– Я сплю с басистом, – говорит Эйли и добавляет, секунду подумав: – Я слышала, как он мочился. И как делал большие дела.

Я признаюсь, что ни разу не слышала, как рок-звезды делают большие дела. Эйли всегда меня опережает на шаг.

– Интересно, кто из нынешних звезд испражняется громче всех? – размышляю я вслух. – Наверное, Селин Дион. У нее дома наверняка установлен фарфоровый викторианский унитаз с ручной росписью внутри и снаружи, и она деликатно выкакивает тысячи крошечных плотненьких сухих катышков. Как кролик. Дзинь, дзинь, дзинь!

– Ага, – говорит Эйли. Ее лицо не меняется – это все то же холодное, отрешенное, совершенно пустое лицо, которое она носит с рождения, – но она явно заинтригована. Помолчав две секунды, она говорит: – А Принс потихонечку срет за диваном, как кот. Потом скребет по ковру, вроде как зарывает, и идет заправлять Шине Истон.

– А Ник Кейв выташнивает погадки, как сова. С мелкими косточками внутри.

Мы беседуем в таком духе, пока не перечисляем все туалетные привычки практически всех музыкантов, занимающих первые сорок мест в мировом рейтинге.

А потом после задумчивой паузы, за время которой мы успеваем выкурить по сигарете, Эйли спрашивает:

– Так ты с ним спала? Ты спала с Джоном Кайтом?

– Может быть.

– Значит, нет, – говорит Эйли. – С виду ты целка целкой.

– Я не целка!

– Нет, целка.

– Нет, не целка! Я знаю… какая сперма на вкус!

Эйли смотрит на меня.

– Как отбеливатель для белья.