Стать Джоанной Морриган

Я вручаю ему бокал с джин-тоником. Я купила его в половине десятого – если точнее, то в 21.29, – в предвкушении встречи с Джоном. Лед почти весь растаял. От коктейля осталось одно название.

– Взять тебе нормальный? Со льдом? – спрашивает Эд Эдвардс. Джон пришел не один, а с небольшой группой сопровождения.

– Нет-нет. Это будет считаться стаканом воды между порциями спиртного, – говорит Кайт и залпом осушает бокал. – Пятиминутка здорового образа жизни. – Он заходится кашлем. Его свита по-прежнему топчется рядом.

Я говорю ему:

– Пойдем покурим?

Я держу сигаретную пачку в руках – это мой щит от одиночества. Каждая сигарета как крошечная волшебная палочка. Взмахнешь такой палочкой, и все вокруг преобразится по моему велению. Одной сигаретой я уведу Джона Кайта от всех остальных, чтобы он был только мой.

– Да! – говорит Джон.

Мы подходим к окну – его свита осталась где-то вдали, – и он только тогда понимает, что происходит.

– Ты теперь куришь, Герцогиня?

– Я подумала, что пора завести себе новое хобби, – говорю я, беспечно взмахнув рукой, и пытаюсь прикурить.

Кайт наклоняется еще ближе ко мне.

– Просто обычно прикуривают с другой стороны.

Он бережно вынимает сигарету у меня изо рта и вставляет ее обратно, правильной стороной. Во рту остается противный привкус обгоревшего фильтра.

– Но не бойся экспериментировать, моя сладкая, – говорит он, поднося мне зажигалку. – Если кто-то изобретет обратные сигареты, то только ты, любовь моя.

Следующие минут десять – это самые счастливые минуты во всей моей жизни. Мы с Джоном Кайтом стоим у большого окна, дымим сигаретами – все-таки я молодец, что решила начать курить, – и говорим обо всем. Он рассказывает смешной случай, произошедший с ним на гастролях в Канаде, и я смеюсь как сумасшедшая, и рассказываю ему о зубах Люпена, и Джон тоже смеется. В какой-то момент он берет меня за руку и говорит:

– Спасибо за это чудесное интервью, которое ты взяла у меня. Ты меня изобразила прямо Оуайном Глиндуром с двенадцатиструнной гитарой, разрушающим собственный замок. Я читал его на гастролях. Читал всю дорогу. читал вслух Эду Эдвардсу, пока он мне не сказал, что я веду себя как бабуин в зоопарке, который тягает себя за член и смеется.

Но потом Джон решительно тушит окурок в пепельнице, одним глотком допивает свой джин и говорит, убивая меня наповал, бьет прямо в сердце:

– Извини, Герцогиня, но мне надо идти. Джону-Джону пора в кроватку.

Я смеюсь.

– Ты уходишь так рано? Кайт, я, конечно, могу представить, что ты уходишь с гулянки так рано, но только в том случае, если тебя вынесут на носилках, и врачи «Скорой помощи» будут делать тебе на ходу массаж сердца и кричать: «ЧТО ТЫ ПРИНЯЛ, ДЖОН? СКАЖИ НАМ, ЧТО ТЫ ПРИНЯЛ?!»

Этот клоун не может так рано уйти.

Этот клоун уходит.

– Нет, я серьезно. Завтра в восемь утра у нас запись для MTV. В Голландии. Мне надо идти, – говорит он. – Мне поставили ультиматум. Грозятся бунтом и массовыми беспорядками. Видимо, мне никогда больше не разрешат просидеть с тобой целую ночь, а потом умереть у бассейна.

Я поднимаю глаза и вижу, что Эд Эдвардс уже открыл дверь и держит ее открытой – дожидается Джона, чтобы увезти его от меня. Далеко-далеко, в Голландию.

– Черт, ты и вправду уходишь.

Потом я молчу секунд десять. Кажется, я никогда в жизни не молчала так долго. Я тихонечко ложусь в гроб. Прибиваю крышку гвоздями. По сути, я умерла, пока длилось молчание.

– Ну что ж, – говорю я наконец. – Ладно. Удачи. И помни: всегда выходи в мир, как будто готовишься к встрече с заклятым врагом.

Он наклоняется ко мне и целует меня в губы. Я не знаю, что это значит. Я просто стою и вообще ничего не знаю. Один поцелуй. Нежный, как снег.

Мое сердце взрывается пчелиным роем.

– До свидания, Герцогиня, – говорит он и уходит.

И вот его уже нет – смысла всего моего бытия в этой комнате, в Лондоне, в мире. Вся моя жизнь вкупе с почти 19 фунтами, потраченными на билет на электричку, садится в такси и мчится прочь, оставив мне эту комнату, переполненную людьми – вечеринку – как прощальный подарок.

Меньше всего мне хотелось такого подарка.

Я стою, совершенно одна, еще пару минут. Его поцелуй до сих пор отдается дрожью в костях. Я пытаюсь собраться с мыслями и закуриваю еще одну сигарету. Все же курение – очень полезная штука. Надо было начать курить раньше! Может быть, если бы я закурила еще в школе, мне бы не было так одиноко!

Это был первый раз, когда мужчина прикоснулся губами к моим губам. Самый первый. Просто поцелуй на прощание – сдержанный, тихий, – но впервые не в щечку, не в уголок рта, а прямо в губы. Как целуются мужчины и женщины.

«Рот – это сердце лица», – думаю я про себя, беру со стола стаканчик халявного вина и осушаю одним глотком. Руки трясутся, в голове гудит. Я не знаю, что мне делать с собой. Я хочу целоваться еще. Хочу довести до конца тот поцелуй – до логического завершения, когда с меня сорвут платье и повалят в постель. Почему у меня до сих пор не было секса? Что происходит? В систему закралась критическая эксплуатационная ошибка.