Стать экологичным

А поскольку это не соотнесено ни с каким конкретным антропологическим масштабом или каким-то частным масштабом эго, когда обнаруживается разговор красоты и отвращения или уродства, вы не можете его устранить. Разговор идет между объектами и так называемой абъекцией, — данный специальный термин используется некоторыми мыслителями для описания функций тела и отношения тела со своими симбионтами, от которых западный человек-субъект научился себя отличать. Чем больше мы узнаем об объектах, как они понимаются в ООО, тем больше понимаем, что не можем вычистить из них их «абъектные» качества, поскольку они никогда не бывают первозданными чистыми вещами, они всегда в отметинах и заусенцах, в них полно разных нестыковок и аномалий, как, собственно, и в людях. А поскольку вы находитесь в пространстве истины, вы ведете разговор с актуальностью, хотя это, возможно, не ваша актуальность или не человеческая актуальность. Произведение искусства не может быть всего лишь репрезентацией. У вещи могут быть на вас, что называется, планы. Это чувствуется в гравитационном притяжении, в телепатической магии вещи. По той же причине возникает разговор между наличием цели или функции и существованием за пределами цели или функции, поскольку функция или цель вещи не исчерпывает ее. Возможно, план или функция отнюдь не ваши, а цель вовсе не какая-то конкретная человеческая. В таком случае, выходит, вы ведете разговор с утилитаризмом, то есть разговор о счастье, но о чьем счастье и какого рода? Отсюда, в свою очередь, следует, что вы ведете разговор с тем, что вы, возможно, считаете неодушевленным предметом, таким как глыба льда, то есть вы даете себе увязнуть в телепатическом слиянии разумов с тем, что человеку-субъекту видится самой страшной участью, а именно превращением в объект. А поскольку пространство истины более-менее истинное, то есть оно хотя и не очевидная истина как таковая, но всё же насыщено данными более-менее истины, вам неизвестно, истинно оно или нет: произведение искусства — это ложь, говорящая правду, или, возможно, тот род истины, что лжет. Вас телепатически соблазняет существо, которое, возможно, лжет.

На самом деле речь о существах, во множественном числе, так что всё намного, намного хуже или, наоборот, лучше. Ведь в произведении искусства по определению намного больше частей, чем целого произведения, причем, опять же по определению, вам нельзя дискриминировать ни ту сторону, ни другую, то есть нельзя считать, что части важнее целого, или, наоборот, целое важнее частей, или, наконец, что одна часть важнее остальных, поскольку это означало бы обнаружение определенной цели, а у опыта нет такой возможности. Она бы его уничтожила. Данный вывод определяется тем аспектом теории ООО, с которым мы уже сталкивались (и который я здесь отстаиваю): всегда есть множество частей, которые превосходят целое, а не целое, которое бы полностью поглощало все части. Произведение искусства субсендируется (subscended) своими частями. Мы в какой-то мере уже разобрали понятие, скрывающееся за данным термином. Напомню то, что я уже доказывал: целостности переполнены своими частями; в некоем фундаментальном, но кажущемся странном смысле целое меньше суммы своих частей.

Эти части — еще и малые структуры темпоральности, малые вокзалы внутри вокзалов, множественные лучи, затягивающие нас, толпы гипнотизеров. Возможно, они составляют бесконечный регресс, — их же не проверишь. Поскольку вам известно, что нельзя свести такое-то пятно краски к чему-то, что им не является, например к его частям (каким-то мелким кристаллам или мазку), нельзя исключить его причинно-следственное воздействие на вас. Вы понимаете, что свобода воли наверняка переоценена, и нам потребуется какое-то другое химическое вещество, с которым мы будем сосуществовать, но не права, субъектность, гражданство или свобода воли. Нас манят порталы бесконечности. Максимальное эстетическое притяжение и отталкивание, как хоррор, наложенный на порно. И вы всё равно не можете оторваться. Это не трансцендентная красота, но всё равно красота. Иначе говоря, это не лучший друг вашего буржуазного субъекта, но, скорее, нечто наподобие анархической революционной армии извивающихся частей, ползающих вокруг и внутри вроде как плотного и единичного куска сыра.

Китч — субсендентная часть красоты, преследующая — как призрак — антропологически откалиброванные формы красоты. В определенном смысле китч, или отвращение, — это Сила Икс (как в «Людях Икс») самой красоты. Без нее красота не могла бы состояться.

Возможно, вы сошли с ума.

Все вещи, которые Кант пытается отцензурировать, возвращаются, не уничтожая опыта красоты как такового. В самом деле, они составляют глубинный уровень его воздействия, выступая тем, без чего он не может обойтись.

Не бывает совершенного проекта