Стать огнем

Они все больше отдалялись друг от друга, потому что в приобретаемых знании и опыте, в окружающих их реалиях было мало общего. Две «сестрички», разделенные несколькими десятками верст, существовали как будто на разных планетах.

Нюраня и Максимка

Дом Анфисы Турки прежде имел удивительную особенность менять настроение. Весной, с покрашенными наличниками, он походил на девушку, что вертится перед зеркалом, напялив на себя столько дорогих нарядов, сколько оказалось в сундуках. В сырую погоду дом напоминал ворчливую барыню, попавшую под дождь. В жару, с распахнутыми окнами, млел, как одышливая тетка, которую не заставишь сделать лишнее движение. В облике дома всегда было что-то женское. Даже зимой, засыпанный снегом по окна, с белой шапкой на крыше, он был похож на богатую даму, спящую в легких перинах гусиного пуха.

Еремей, построивший дом, точнее – усадьбу, самую красивую в округе, а может, и во всей Сибири, свое творение не любил. Ему редко нравились собственные старые произведения. Еремей считал, что при строительстве усадьбы его подвело чувство меры – слишком много резьбы, куда ни кинь взор, пропилы даже на досках заплота. Ажурный двускатный козырек над воротами и калиткой, особенно поражавший своей красотой, Еремей считал подходящим для надгробия какой-нибудь капризной артистки, если в камне вырезать, конечно.

Построенный на совесть, дом мог простоять еще сотню лет, однако последние три года он пребывал в одном настроении – брюзгливого старения. Весной его не подновляли, не мыли от конька до крыши, не ремонтировали, не красили. Дом в точности повторял состояние хозяйки, Анфисы Турки. В селе бабы судачили: думали, что Анфиса, могутная и волевая, проживет до ста лет и до ее последнего часа все домашние будут под присмотром «по досточке ходить», а вот поди ж ты – сдала Анфиса после болезни.

Нюраня тоже считала, что первопричиной маминого сдавания была сердечная болезнь, а потом для нее страшным ударом стала смерть внука, мама даже умом как бы тронулась ненадолго, себя в гибели Ванятки обвиняла. Уход из дома братьев с семьями и воцарившаяся тишина еще более усилили мамину хандру, которую она залежала. Нюраня была уверена, что жизненные соки образуются внутри человека, только когда он двигается. Эти соки придают силы, пробуждают интерес, заставляют ставить задачи и выполнять их. А когда человек много лежит, спит, дремлет или просто в потолок таращится, соки не выделяются, и залежаться можно до смерти, как со многими стариками и происходит.

– Я, пожалуй, соглашусь с твоей теорией, – говорил Василий Кузьмич, – хотя «соки» звучит ненаучно.

Ни доктор, ни Нюраня, ни прочие домочадцы не знали, как и чем пробудить у Анфисы Ивановны интерес к жизни, заставить ее двигаться. Она вставала с постели, чтобы поесть или выйти во двор, возвращалась в свою комнату и снова ложилась. Перестала ходить в баню.

Чтобы вынудить ее помыться, Нюраня срывалась на крик:

– От тебя воняет уже! Ты которую неделю в бане не была!

– А ты не принюхивайся. Пошла вон! – поворачивалась лицом к стене мать.

Отец тоже постарел, хотя ему не исполнилось еще и шестидесяти. Еремей Николаевич, решительно отойдя от крестьянской работы, хотя бы не лежал лежнем. Он вырезал прялки и веретена, ложки и деревянную посуду, делал игрушки. Отвозил этот штучный товар в Омск, продавал за бесценок, лишь бы на новые инструменты взамен пришедшим в негодность хватило.

Василий Кузьмич, как он выражался, «оставил практику», амбулатория закрылась, хотя к Нюране время от времени обращались за лекарской помощью. В сложных случаях доктор подключался, если был трезв. Но трезв он бывал редко, а пьяненьким страдал провалами памяти и болтливой суетливостью.

Нюраня как могла руководила хозяйством, дядей Федотом и дядей Акимом, которые напоминали старых коней – не сегодня-завтра лягут на борозде и помрут. Сажали и сеяли только на прокорм, сено заготавливали для двух коров, овец не держали, гусей не разводили, осталось два десятка кур. Нюране надо было прокормить долгой зимой всего шесть человек, она не представляла, как умудрялась мать сытно содержать большое семейство, помогать родне, делать коммерческие запасы, вести торговлю. Дочь явно не в мать пошла – не обладала Анфисиной сметкой, умением планировать текущие дела и на перспективу. Энергия била из Нюрани ключом, но не так, как у молодой Анфисы – в одну точку, а брызгала во все стороны.

Окруженная стариками, Нюраня не поддавалась их унынию и радостно встречала каждый день. Утром щебетала как птичка, вечером, усталая и возбужденная, засыпала с улыбкой на губах. Она была счастлива: красива, молода, влюблена и мечту имела. Бегала в сенник на тайные свидания с Максимкой Майданцевым. Про их тайну знало все село, ждали, когда наконец поженятся.

– Нюрань, когда поженимся? – спрашивал очумелый от поцелуев Максимка.

– Ты ж знаешь, – жарко и мелко дышала разгоряченная Нюраня.

– Знаю, на дохтора желаешь поехать учиться. Ну, допустим, выучишься, а потом что?