Статьи

Такие города несут в себе Будущее, но за это не имеют прошлого, так как именно разрыв с традицией и приводит к их появлению. В действительности они даже не имеют настоящего, существуя "здесь и сейчас" только как проекция динамического сюжета[1].

Такие города всегда лежат у моря. Империя не мыслима без морского могущества и Герой, создавая новую столицу, неизменно строит ее на границе Тверди и Хляби, на границе Будущего и Прошлого, на границе Ойкумены и Окраины[2]. Петербург обрел граничный статус и в этих измерениях, стал переводчиком между языками Континента и Океана, постоянным напоминанием об атлантизме, метафорой внешней Вселенной. России, никогда не имевшей заморских колоний, подобный посредник был особенно необходим. Как ни удалена была Сибирь, до нее можно было дойти пешком (что время от времени и происходило). Питер же был окном в тот мир, до которого "дойти" было нельзя. И "окно в Европу" становилось гаванью внешней Вселенной. "Нет другого места в России, где бы воображение отрывалось с такой же легкостью от действительности".

Столица выполняет множество ролей, среди которых одна из важнейших – роль посредника между властью и страной. Власть почти всегда воспринимает страну через ближайшее окружение, через столичных жителей. Но и провинция воспринимает столицу как ядро, которое организует все бытие Империи. То есть столица является одновременным отражением государственности и народа[3].

Весьма важным является тот факт, что, хотя Санкт-Петербург и создавался Петром как столичный город, прежняя столица – Москва – также сохранила свой статус. Управление Империей осуществлялось с берегов Невы, но отдельные важнейшие государственные акты (в частности династические) по-прежнему свершались в Белокаменной.

Планируя кампанию 1812 года, Наполеон определяет Москву "сердцем России", а Санкт-Петербург ее "головой". Позднее Бисмарк обращает внимание на ту устойчивость, которую придает Империи наличие двух равновеликих управленческих центров. В действительности, конечно, центры не были равновеликими и система управления страной была резко поляризована.

Скорее всего, первоначально невская столица мыслилась Петром достаточно утилитарно: как вынесенная вперед "ставка верховного главнокомандования". В конце концов, наступательные операции Империи велись в то время в Латвии, Эстонии и Финляндии, и управлять ими из Петербурга просто было удобнее, чем из Москвы. Кроме того, в новом, еще не обустроенном городе легче принимать "нетрадиционные решения" и иметь дело с неожиданными последствиями. Московские бюрократы стали слишком тяжелы на подъем, слишком "толстозады", чтобы последовать за царем-плотником в дельту Невы; в результате "птенцы гнезда Петрова" обрели власть не только "де юре", но и "де факто". В целом, это дало хорошие результаты, хотя период "учебы" реформаторов обошелся стране недешево.

К концу Северной войны окончательно сложилась система разделения властей, которую по аналогии с радиотехническими схемами можно назвать "пушпульной"[4]. На северо-западе Санкт-Петербург исполнял роль "центра развития" (push). В центре тяжести русского геополитического субконтинента располагалась альтернативная столица – Москва, средоточие традиции, "выя" тяглового государства.

Этот механизм успешно проработал два столетия, хотя со временем инновационная идентичность Санкт-Петербурга истончилась.

Можно предположить, что к началу XX столетия функции центра развития должны были перейти к самому западному из великих городов Империи – Варшаве. Этого, к сожалению, не произошло[5]. В ходе революции и последующей Гражданской войны границы страны изменились и царство Польское оказалось за их пределами.

Возможен был и другой сценарий развития: перенос столичных функций в юго-западные пределы, в Севастополь, и тогда Проливы – болезнь и мечта русской геополитической мысли – становились следующим рубежом Империи.

Пришло новое время. Разворачивая Проект в рамках новой мировой идеи, большевики отчаянно нуждались в новой столице. Такой столицей должен был стать новый Град, расположенный на границе государства. Альтернативой было придание принципиально нового смысла уже существующему городу, но как раз для этой цели Москва была совершенно не пригодна.

До сих пор страна ощущает последствия совершенной в двадцатые годы ошибки. "Двухтактный механизм", созданный Петром, продолжает работать, но в совершенно "нештатном режиме". Москва вынуждена исполнять одновременно две взаимоисключающие функции – привнесение инноваций и сохранение традиций. Такое "совмещение ролей" приводит Москву к ожесточенной борьбе с собой: мегаполис преодолевает возникающее противоречие либо путем вооруженных столкновений, либо с помощью грандиозного монументального строительства (ведь строительство памятника – одна из метаморфоз, превращающих новацию в традицию).

Один – это уже слишком!