Статьи и проповеди. Часть 1 (03.09.2007 – 27.11.2008)

Однажды к Антонию Великому пришли философы. Они беседовали с преподобным, и слова этого жителя пустыни были для них как чистейшая латынь для только что начавшего учиться варвара. Откуда твоя мудрость? — спросили они Великого. — Ведь ты не читаешь книг. — А что раньше, — спросил преподобный, — ум из книг или книги из ума? — Конечно, книги из ума, — сказали философы. Ведь всё написанное было вначале понято, открыто или придумано. — Значит, — сказал Антоний, — очистившему ум не нужны книги.

Я не буквально процитировал из Древнего Патерика или из жития, написанного Афанасием Великим, эту историю. Я привёл её по памяти, но думаю, что не погрешил против сути. Свет не сошёлся клином на книгах. Есть мало читавшие, но много думавшие люди, не глупее тех, кто разжирел, как пиявка, напившись чужих мыслей. Есть мудрость, рождающаяся помимо книг — от молитвы, от скорбей, от жизненного опыта. Да и каждому книголюбу известно то состояние, при котором хочется, подобно Онегину,

…полку с пыльной их [книг] семьёй Задёрнуть траурной тафтой.

Раз уж мы однажды покинем мир и ничего в руках не унесём из него, то и с книгами придётся распрощаться. Но мудрость если есть, то останется. И о ней надо думать больше, чем о накоплении информации. Слова мудрых — как иглы и как вбитые гвозди, и составители их — от единого пастыря. А что сверх всего этого, сын мой, того берегись: составлять много книг — конца не будет, и много читать — утомительно для тела (Еккл. 12, 11-12).

Мудрость обитает не в безмерном количестве прочитанных книг, но и не в полном отказе от книжной мудрости и от чужого опыта. Священная и «сладчайшая паче мёда» премудрость обитает, как всегда, между крайностями, в золотой середине.

Спросите себя: дружбой со сколькими людьми, уже прописавшимися в вечности, вы можете похвалиться? Кто из них помогает вам в час недоумения? О ком из них вы не забываете молиться? Думаю, что эти вопросы, как лакмусовая бумажка, делают понятным, правильно вы относитесь к чтению или нет.

Между Сциллой разврата и Харибдой ханжества (10 сентября 2007г.)

Размышления православного священника

Есть темы, о которых, по словам Златоуста, и молчать нельзя, и говорить сложно. Тема пола — одна из них. Думаю, многие согласятся с тем, что пол мучает человека. Беззаботность и невинность детства отчасти определяется тем, что стихия пола еще не проснулась в человеке, не растревожила его. Детские игрушки, персонажи мультфильмов по большей части бесполы. И это соответствует детской невинности.

Когда же голова перестает понимать, что делается в сердце, когда человек сам для себя становится томительной загадкой, жизнь теряет всякую внутреннюю упорядоченность и становится проблемой.

Владимир Соловьев однажды сказал, что на влюбленного человека с одинаковой пристальностью смотрят и Рай, и Ад. То есть человек готов в этом состоянии и взлететь, взмыть ввысь, и сорваться, разбиться вдребезги. Думаю, что мы имеем право на все половые вопросы смотреть под этим углом, то есть считать их способными возвысить, преобразить — или унизить, изуродовать. Для Церкви этот вопрос имеет особую важность. Ее, Церкви, отношения с Христом глубоко интимны. Он — Ее Жених. И из глубины своего опыта Церковь многое может сказать сегодняшнему человеку о любви, о семье, о поле.

Темы подсказывает жизнь, кипящая тут же, за окном на улице. Если бы меня спросили, чего нам не хватает больше всего, я бы сказал «чувства священного».

Для современного человека почти ничего не свято. Ведь в широком смысле святого очень много. Мир как Божье творение и чуден, и свят. Не надо без нужды ломать ветку или рвать цветок. Он ведь растет, в нем — благословение. Не надо грубить старику или над ним смеяться. Его седина — это отблеск славы Ветхого Днями. Не надо смотреть на пищу как на набор калорий или белков. Мы — не трактор и хлеб — не солярка. Пища — дар Божий. Ее нельзя «жрать», ее «вкушать» надо. «Коли хлеб на стол, так и стол — престол», — говорили предки.

Это чувство «тотальной священности» жизни сохранилось, быть может, только у язычников. Они кланялись когда-то перед статуями беременных женщин, некрасивыми, безголовыми (голова не нужна; лицо — это личность, а тут — идея: живот, беременность, материнство). А мы, крещеные, этих женщин с животиками — в кресло на аборт, да еще миллионами.

Но вернемся к чувству священного. Мир — это храм, и человек в нем — священник. Священен и пол в человеке. Все тело — твое. Но пол не твой. Он не для тебя, он для тех, которые родятся от тебя и будут после. Он — источник.

Источник твой да будет благословен; и утешается женою юности твоей, любезной ланью и прекрасной серною (Притч. 5, 18). «Любезная лань и прекрасная серна». Чудно, ведь правда? Девять совершенных юношей из десяти вряд ли назовут так своих любимых. Стыдно будет. Вот матюкаться напропалую, как бы упражняться в словесном эксгибиционизме — это не стыдно, этого сколько угодно.