Статьи и проповеди. Часть 13 (07.03.2017 — 14.05.2018)

На каланче кружил пожарный,

Как зверь, прикованный к кольцу,

И солдатня под мат угарный

Маршировала на плацу.

К реке вилась обозов лента.

Шли бурлаки в мучной пыли.

Куда-то рваного студента

Чины конвойные вели.

А еще там есть «лающиеся торговки», есть поп, «гордящийся блеском камилавки» (как будто камилавка может блестеть?!). Полное незнание матчасти. Есть зычный голос городового, шум пьяниц, пойманный жандармами студент… И никто не знал, пишет автор, что среди этого мухами засиженного быта Ленин родился! И тут, на этих словах, Солоухин помрачнел и напрягся. Он взял не дрожащей рукой стакан и поднялся для слова по теме. Цитируем.

– Я сознательно груб. Но мои эпитеты (перефразируя известное место у Белинского) слишком слабы и нежны, чтобы выразить состояние, в которое меня привело слушание этого стихотворения, а точнее сказать, стихотворного пасквиля на Россию. В каждом из нас, как в организме, много всякого. Считается, что в каждом из нас приблизительно по 1400 граммов мозга, около четырех литров крови, но, конечно, есть (в кишечнике) и кое-что еще. На что смотреть и что нюхать…

А потом задетый за живое Солоухин описывает Россию в те самые 1870-е годы, когда в семье Ильи Николаевича Ульянова родился сын Володя.

– Что такое Россия в 1870 году? Творит Достоевский. Звучат новые симфонии и оперы Чайковского. В расцвете творческих сил Толстой. Роман за романом издает Иван Сергеевич Тургенев («Вешние воды» – 1872 г., «Дым» – 1867 г., «Новь» – 1877 г.). Александр Порфирьевич Бородин создает «Богатырскую симфонию», оперу «Князь Игорь», а как химик открывает в 1872 году (одновременно с Ш. А. Вюрцем) альдольную конденсацию. Не знаю, право, что это такое – альдольная конденсация, но, верно, уж факт не менее важный, нежели пожарный на каланче. Да, так вот, звучат симфонии и оперы русских композиторов, в деревнях слышны народные песни, хороводы. Сошлемся на Некрасова: «Будут песни к нему хороводные из села на заре долетать, будут нивы ему хлебородные (хлебородные, заметьте) безгреховные сны навевать».

Менделеев уже открыл свою периодическую таблицу, Тимирязев вот-вот начнет читать свои блестящие лекции. В Москве возводится грандиозное ослепительно белое златоглавое сооружение – памятник московскому пожару, Бородину и вообще победе над Наполеоном. В России от края до края бурлит 18 000 ежегодных ярмарок. Через восемь лет Россия, жертвуя своей кровью, освободит ближайшую родственницу, сестру Болгарию, от турецкого ига… Я думаю, если бы поднять газеты того времени, мы найдем там много такого, что можно было бы почитать с гордостью за Россию, за ее общественную жизнь, за ее дела. Ведь именно на эти годы (и на 1870-й в том числе) приходится активная научно-исследовательская деятельность, скажем, Пржевальского и Миклухо-Маклая.

Дальше писатель вспомнит о том, что все (!) основные нитки железных дорог были протянуты в царской России в XIX веке. И что план ГОЭЛРО был разработан в основном Вернадским до революции, а затем присвоен большевиками. Еще – про ледоколы и линкоры, которые, будучи переименованы в честь энергичных разрушителей, еще долго служили новой власти, не сразу научившейся строить свое. В общем, вы поняли. Нельзя без смертоносного вреда для души настраивать свой взгляд только на злую критику. Или так: нельзя без глубокого повреждения души искать в действительности одних только причин для брюзжания и обиженного бормотания.

Говоря словами Солоухина: «Есть табу. Есть запретные вещи. Нельзя взрослому человеку, мужчине, подглядывать, как раздевается мать. Вот он раздвинул занавесочку и в щелочку подглядел: «Гы-гы, сиськи висят!». И снова щелочку закрыл, и ничего словно бы не случилось. Нет, случилось! Он переступил запретную грань. В душе своей. Из человека он превратился в хама».

Хамское творчество – это социалистический реализм наоборот. В соцреализме есть цель и борьба. Есть положительные герои. Ночь мрачна и затянулась. Но рассвет брезжит. Это оптимистическая трагедия. А наоборот – пессимистический фарс. Целей нет. Борьба бессмысленна. Все герои по-своему отвратительны. Просвета нет и не будет. На каждую «Мать» или «Коммуниста» – строго по одному «Левиафану». Там – идеология, коверкающая живую жизнь, и здесь – идеология, отказывающаяся замечать и понимать все, что не вписывается в однажды взятый курс.

Большой вопрос – способен ли художник к объективности? Все, что он пишет, не есть ли скорее исповедь, выражение его личной позиции, сознательно принятой или интуитивно ощущаемой. А если так, то не принуждают ли нас смотреть на мир чужими глазами, не поясняя даже корней и истоков определенного художественного взгляда.