Статьи и проповеди. Часть 6 (12.06.2012 – 25.10.2012)

Кто он такой, наш современный человек? О чем с ним можно говорить? Чем он живет и от чего мучается? Если он мучается только от нехватки денег, а живет так блекло, что из впечатлений дня невозможно составить страничку для дневника, то что это и как это назвать?

В неосмысленном мире жить страшно, как страшно оказаться в погруженном во тьму в незнакомом доме. Мир осмысливается каждым по-своему в меру накопления житейского опыта и в качественном соответствии этому опыту. А функцию коллективного осознания действительности отчасти выполняет искусство.

Оно, искусство, именно поэтому необходимо. Никто из известных нам живых существ не способен творчески отображать окружающую действительность, тем более — действительность умопостигаемую. Человек же, если поймет что-то, восхитится чем-то, устрашится чего-то, тут же постарается переплавить опыт в песню, притчу, храм и роспись храма.

Искусство — лакмус, индикатор, причем одновременно — как наличного состояния, так и вектора устремленности.

Человек подходит к искусству с немым вопросом: «Помоги мне понять себя». И всем знакома радость узнавания, когда в книге, или пьесе, или фильме человек угадывает себя и свою эпоху. Глядя на себя со стороны, человек тогда получает уникальный опыт оценки действительности. История и религия тоже отчасти служат этим целям, но уроки искусства наглядны и незаменимы.

Если я в искусстве не вижу себя, то либо я выпал из гнезда, либо искусство ушло куда-то в сторону. Классическим именуется и признается то искусство, в котором может узнать свой внутренний лик человек любой эпохи. Если я не нахожу себя в произведениях, переживших века, значит, я живу вне главных смысловых координат. Знакомство с лучшими произведениями мировой культуры и сочувствие им говорит мне, что я к общечеловеческой семье принадлежу.

Если у Шекспира или у Данте я себя нашел, а в современном искусстве меня мало что трогает, значит, эпоха и я — скрытые враги. Я — враг эпохи, потому что не ем предлагаемое ею. А она — враг мой, потому что безразлична ко мне и рано или поздно я начну ей мешать.

У советской эпохи было культурное лицо. Были фильмы, не утомляющие в сотом просмотре, были гениальные поэты, как печатавшиеся, так и писавшие в стол, были серьезные философы. И хотя все жаловались (было на что), лик эпохи был сложен и рельефен. А сегодня есть у времени культурное лицо? Наверное, есть, но мы, находясь к нему слишком близко, черт разобрать не в силах. Но может, этого лица и нет вовсе, вернее — есть какая-то рожа или собачья морда.

А иначе откуда это бандитско-ментовское экранное наводнение и дешевые любовные треугольники, помещенные в богатые интерьеры? Что, больше ничего не происходит? Или нечто важное, непременно происходящее на глубине жизни ускользает от взгляда художников? Или народ разучился понимать что-либо за пределами бандитско-денежно-сексуальных отношений? Если на любой из этих вопросов ответить «да», сразу вслед за этим следует слушать «Реквием».

Отдельный человек видит и соприкасается с очень ограниченным числом людей, по которым трудно сложить мозаику эпохи, тем более — лик человечества. К тому же каждый из нас специфически ограничен своим видом деятельности. Шофер разговаривает с шоферами, кассир смотрит на мир из маленького окошка, для работника общепита весь мир хочет есть. Если таким взглядом на мир ограничиться, то ни алкоголизм, ни наркоманию победить нельзя будет в принципе. Искусство именно должно показать нам человека в том, с кем мы не встречаемся повседневно. А оно вместо этого пичкает нас вышеупомянутой смесью.

Европе все еще интересен человек. Связка бандита с полицейским — само собой, и уличная женщина — само собой, но не только. Интересен человек, уставший от однообразия повседневности, интересна динамика отношений в многолетнем супружестве, интересна неосознанная тоска молодости и уютный ужас обеспеченной старости. Бомж интересен и профессор с мировым именем, поздняя любовь и сложные отношения с повзрослевшими детьми. Попросту говоря, человек как таковой все еще интересен европейскому искусству, хотя Европа подлинно гниет, и не понимает ровно ничего тот, кто не понимает этого гниения.

Но нам почему никто не интересен, и почему мы не угадываем великое в немногом? Искусство отображает и осмысливает жизнь. Иногда оно пытается осветить дорогу тусклым фонариком интуиции. Но сначала должна быть жизнь. Если нет искусства, значит, нет жизни. Скажите это, и вы не ошибетесь. У коров нет искусства, потому что они не люди. У народа нет искусства, потому что он либо не умеет осознавать и пропускать через сердце многообразие бытия, либо самого бытия у него нет, а есть коровье (волчье) существование. Нельзя никого удивить балетом или загипнотизировать кинематографом, если вы никого не любите и ни о чем не плачете; ничего не читаете и ни к кому не прислушиваетесь. Сначала — внутренняя жизнь, потом — все остальное.