Статьи и проповеди. Часть 9 (27.12.2013 – 09.04.2015)

В фильме всё время ждёшь, что главный герой, как в голливудских фильмах, достанет какую-нибудь семизарядную винтовку и начнёт всех крушить. А он никого не крушит, у него всё разваливается: погибает жена, сына забирают в опекунский совет интерната, его самого сажают в тюрьму, якобы за убийство им же горячо любимой жены. Фильм страшен тем, что там пережёвываются человеческие судьбы, и никто не берёт в руки ни молоток, ни топор, ни пистолет, и не наводит киношную справедливость, к которой все привыкли. Это такой «черный» жанр, когда преступник не найден, зло торжествует, а последние кадры фильма оставляют человека в недоумении. «Как дальше жить, если все вот так?» Кстати, моральный кодекс американского кинематографа очень долго запрещал показывать фильмы, в которых зло не наказывается. Не думайте, что свободный мир всегда снимает свободное кино, ничего подобного. Кино — это серьёзнейший пропагандистский рычаг для переворачивания мира на нужный бок. Так вот: американское общественное сознание очень долго не принимало фильмов, в которых зло не наказано. Нельзя было снять такое кино, в котором, например, злодей совершил убийство и не пойман. Сейчас уже можно. Сейчас сознание поменялось, хеппи-энд ушёл в небытие. Сейчас можно снимать фильмы, где зло торжествует, добро не побеждает. Человек как бы смирился со злом. Вот в фильме «Левиафан» так и есть.

Епископ, покрывающий общественное зло, вышел ходульным. Это не живой человек, а функция, нужная Звягинцеву. Звягинцеву нужен был тип умного, но гордого, сильного, но безразличного человека. Такими в советском кино изображали западных «акул Уолл Стрита»: сильны, умны, в словах сдержаны, за деньги и ради власти смелют в порошок любого. Это, конечно, агитка, как на плакате. В отечественном кинематографе вообще до крайности мало фильмов, где, глядя на священника, не ёжишься. Выйдет актёр в бороде и с крестом, а на лбу написано: ряженый. Ходит, как на ходулях, благословляет, как робот и слова говорит какие-то ненастоящие. А все оттого, что у нас нет в режиссуре людей, которые знали бы Церковь «по нюху», с детства или на протяжении многих десятилетий вблизи. Оттого они Церковь снимают снаружи, как нечто чужое и незнакомое. Причем о буддийском монастыре они снять фильм отказались бы. Сказали бы: мы ничего в этом не понимаем. А о своих – пожалуйста, хотя то, что под носом, обычно знают хуже, чем то, что за горами.