Мясковский очень ценил юмор, умел искренне и заразительно смеяться. Мысли свои выражал лаконично. Был наблюдателен, точен в оценках людей, снисходителен к их слабостям. Был очень вежлив со всеми. Я вспоминаю: когда занятия проходили на дому у Николая Яковлевича, он, провожая ученика, непременно сам подавал ему пальто.
В нем было высоко развито чувство эстетического. Оно сказывалось во всем, вплоть до житейских мелочей. Николай Яковлевич любил цветы. Они у него стояли всюду — на рояле обычно розы.
Мне трудно сейчас вспомнить конкретные замечания Мясковского по поводу моих сочинений. Но отдельные моменты его занятий со мною помню хорошо. Он очень помог мне, например, в овладении разработкой материала, учил развивать темы. У меня, как у человека с «восточным ухом», была склонность к неподвижному басу, к органным пунктам. Николай Яковлевич помогал мне освободиться от этого. Он обратил мое внимание на то, как движущийся бас «движет» всю музыку.
Мясковский придавал большое значение кульминации. Он всегда искал ее в произведении. Кульминацию он понимал не обязательно как tutti — она могла быть тихой, могла находиться и в начале, и в конце произведения. Это примерно то же, что Рахманинов называл «высшей точкой» пьесы. Николай Яковлевич прививал своим ученикам эту тонкость ощущения формы.
Я несколько раз приходил на занятия, не выполнив задания. Наконец Мясковский строго спросил, что со мною. Я сказал, что у меня «неприятности и переживания». Николай Яковлевич улыбнулся:
— Вот и пользуйтесь случаем! Пишите музыку. Только не молчите, это хуже всего. Думать о музыке нужно всегда, везде...
Позднее, уже после смерти Мясковского, я прочел в его дневниках, что художником может считаться лишь тот, кто творит неустанно — «иначе ржавеет мозг».
Однажды я спросил Мясковского:
— Николай Яковлевич, как вы могли за одно лето написать две симфонии?
Мясковский — как всегда, лаконично — ответил:
— Если есть идея и темы, сочинение готово.
Мысль эту Николай Яковлевич в той или иной форме высказывал не раз и, как видно, придавал ей значение художественного принципа. Шире смысл ее нужно понимать так: 1) если у композитора есть идея (содержание, направленность); 2) если есть музыкальный замысел (конструкция, форма, план) и, наконец, 3) если есть музыкальные темы, то сочинение можно условно считать готовым. При наличии этих трех компонентов остается лишь их технически воплотить.
Я часто напоминаю своим студентам это глубокое замечание Мясковского. Николай Яковлевич говорил, что композитор обязан быть хозяином музыки, что тематический материал должен быть податлив ему, как глина рукам скульптора.
Мясковский был в курсе всех новых музыкальных явлений в нашей стране и за рубежом. Он постоянно ходил на концерты, много слушал радио. Двери его дома были открыты для всех. Скольких композиторов принимал он у себя, скольким музыкантам из других городов давал консультации! Николай Яковлевич не просто воспринимал каждое новое сочинение — оно являлось для него поводом к раздумью о путях развития искусства. Он внимательно следил за общественной жизнью Советской страны. Его глубоко волновали судьбы нашей музыки.
Страстный музыкант, Мясковский ни одно свое произведение не писал без увлечения. И рядом с этой страстностью в нем жило трезвое, самокритичное отношение к собственному творчеству. Нередко мы, ученики, восторгались каким-либо его сочинением, а он мягко возражал: «Ну что вы, я не совсем доволен инструментовкой». Вечная неудовлетворенность, стремление к совершенству были присущи ему до последних дней. Всех нас удивила его посмертная Двадцать седьмая симфония — произведение огромной силы, мудрости, большой глубины.
К творчеству Мясковского наши концертные организации относятся недопустимо равнодушно. Музыку его играют мало. Почти ничего не делается для того, чтобы донести ее до широких масс. А ведь настоящая пропаганда симфонического творчества не может быть совместима с расчетом на внешний успех, на развлекательность. Высокоинтеллектуальная музыка Мясковского открывается не сразу и требует вдумчивого слушания.
Следует систематически исполнять произведения Мясковского, проводить циклы его симфоний и камерных сочинений. А то у неискушенного слушателя сейчас невольно создается представление, что Мясковский написал лишь одну Двадцать седьмую симфонию. Я глубоко убежден, что большая часть его симфоний может доставлять огромную радость и наслаждение слушателям концертов.
Мясковский — своеобразное и крупное явление в советской музыке. В становлении и развитии школы советского симфонизма его роль особенно значительна.