Статьи и воспоминания

Поздним вечером в холодном ноябре двое шли по каменной набережной Дона. Времена были тревожные, революционные, а значит, в них не могло не найтись места подвигу. По крайней мере молодой, тощий как щепка актер Женя Шварц, провожавший свою неприступную возлюбленную Гаяне Халаджиеву, не желавшую ни под каким видом выйти за него замуж, очевидно, думал именно так. Они познакомились в Ростовской театральной мастерской, где оба не без успеха подвизались на сцене. Гаяне, в просторечии Ганя, миниатюрная, экспансивная и очаровательная, в очередной раз недоверчиво выслушивала объяснения в любви, пылкие уверения в чувстве, готовом на любые испытания. Наконец красавице наскучил бесплодный разговор, и она решила повернуть дело не совсем обычным способом.

— А что будет, если я скажу: прыгни в Дон? — поинтересовалась она опрометчиво.

И тут на ее глазах совершилось самое что ни на есть обыкновенное чудо: ни слова не говоря, как был — в пальто, шляпе и калошах — Женя Шварц перескочил через парапет и прыгнул в Дон. Речная вода в ноябре — штука опасная, ледяной, цепкий холод сводит ноги… Ошеломленная Гаяне принялась кричать, прибежали люди и вытащили иззябшего Женю. Нечего и говорить, что после подобной истории сердце красавицы дрогнуло: она вышла замуж за героя этой нелепой, изумительной и невероятной истории.

Одна, но пламенная страсть

Позже этот странный юноша будет работать секретарем у Корнея Чуковского, станет литератором и драматургом, о чем мечтал с самого детства — исступленно, тайно и страстно. Секретарствуя у признанного критика и переводчика Чуковского, он все выпытывал у его сына Коли: выйдет ли из него, Жени, писатель. Жизнь Шварца не баловала, и Коля тоже не спешил порадовать приятеля: «Писателя все время тянет писать. Посмотри — отец все пишет, все записывает, а ты нет. Не знаю, выйдет ли из тебя писатель…»

Шварцу хотелось писать, но не подстраиваться под общие правила. Он не хотел никого копировать, а своего пути еще не было. Ко всему прочему, ясно вырисовывалась у него в уме страстная тяга к сказкам, к мифотворчеству и чуду. И — непременно — чтобы добро побеждало зло. Эта страсть была у него с детства. «…В то же время обнаружился мой ужас перед историями с плохим концом. Помню, как я отказался решительно дослушать сказку о Дюймовочке… Пользуясь этой слабостью моей, мама стала из меня… веревки вить. Она терроризировала меня плохими концами. Если я, к примеру, отказывался есть котлету, мама начинала рассказывать сказку, все герои которой попадали в безвыходное положение. «Доедай, а то все утонут». И я доедал».

Казалось бы — одна из самых мирных профессий: лист бумаги, пишущая машинка, папироса «Беломор». Да и характер у Шварца незлобивый, приятный: по определению Маршака, под началом которого довелось работать юному писателю в детской редакции Госиздата, Женя — веселый, легкий, «будто пена от шампанского». Сам он о себе писал в «Дневниках» так: «Не в литературном, а в настоящем смысле этого слова я был уверен, что вот-вот начнутся чудеса, великое счастье… Никого я тогда не осуждал… и всех любил от избытка счастья…»

Годы стоят голодные и холодные — 20-е

Один из современников, вспоминая жизнь в Ростове-на-Дону, с изумлением и восхищением пишет: «Время было адски трудное. Помню, однажды я пришел в гости к Жене. На кухне в тазу он лепил пирожки из угольной пыли. Дело в том, что штыб, не собранный в комок и неспрессованный, не горел в печке. В промороженной квартире, в ледяной воде Шварц занимался этим мрачным делом. Работал весело. Я стоял рядом и не мог взять в толк, что он колдует. Его пирожки вовсе не были пирожками. Из штыба он лепил какие-то фигурки вроде зверюшек, человечков. Но штыб не глина. Ничего похожего не получалось. Они разваливались, не подчиняясь рукам «скульптора». Но так было легче и занятнее готовить топливо. Руки его были черны от угольной пыли, лицо напряжено. Он играл в какую-то игру, и игра увлекала его. Денег явно не было. Еды — тоже. Кусок сала и бутылочка спиртного, принесенные гостем, создавали настроение, близкое к банкетному… За столом было молодо и беспечно. Женя рассказывал невероятные истории…»

Кто смеется последним?

То же продолжалось и в Петрограде. Там Шварц уже пользуется славой «устного писателя» — за блестящие и смешные анекдоты, которыми потешает друзей. Он работает в детских журналах «Чиж» и «Еж», сходится с самыми остроумными людьми своего времени: поэтами-обэриутами Олейниковым, Заболоцким, Хармсом. Общались они иногда весьма небанальным образом — об этом свидетельствуют воспоминания близких друзей. Например, Алексея Пантелеева: «Имя Шварца я впервые услыхал от Златы Ионовны Лилиной, заведующей Ленинградским губернским отделом народного образования.

— Вашу рукопись я уже передала в редакцию, — сказала она. — Идите в Дом книги, на Невский, поднимитесь на пятый этаж в отдел детской литературы и спросите там Маршака, Олейникова или Шварца.