Статьи из еженедельника «Профиль»

Конечно, жизнь как-то влияет, не может не влиять, но я, ей-Богу, тогда снимал не про себя и не про свою мечту похитить ребенка. Мне давно хотелось сделать такую картину — роуд-муви, фильм-странствие, причем с абсолютно разными героями, которым очень трудно друг друга понять. Вроде «Бумажной луны» Богдановича или вот недавнего бразильского «Центрального вокзала». И по-моему, девочка там (маленькая американка, ей восемь лет было) — настоящее открытие. Они с Машковым составили идеальную пару.

[Дмитрий Быков:]

— Ваша нынешняя жена намного младше вас?

[Карен Шахназаров:]

— Мне чаще всего кажется, что старше, потому что рассудительнее. На самом деле я не особенно ощущаю собственный возраст. В каком-то смысле я до сих пор тот 17-летний курьер, довольно грустный и неприкаянный, который больше любит наблюдать, нежели участвовать, над многим иронизирует, не хочет во «взрослую» жизнь и умудряется играть в свои отдельные игры.

Вот я и играю — девять фильмов уже. Может, так и получится, и я не превращусь в хозяина положения, буду делать, что хочется, и видеть какие-то романтические сны…

№ 28(100), 27 июля 1998 года

Сергей Юрский: «Спасти Россию может только диктатура»

В конце августа этого года Сергей Юрский негромко, но достойно отмечает свой юбилей — сорок лет на профессиональной сцене (до того еще семь играл на вполне серьезной любительской). К этому юбилею актер, чтец, режиссер, прозаик и вообще любимец отечественной интеллигенции завершил монументальную работу — полную запись «Евгения Онегина» на канале «ТВ-Центр». Шестичасовая картина — беспрецедентный моноспектакль, срежиссированный самим Юрским в павильоне «Мосфильма».

[Сергей Юрский:]

— Инициатива этого фильма исходила от «ТВ-Центра», но пришлась удивительно вовремя. Я и не подумал отказаться, хотя у меня очень много работы сейчас.

Мы трудились полгода. Это большие деньги — костюмы, декорации. Планировалась еще натура, но потом я от нее отказался. Минимум музыки. Задача была снять импровизацию, и я каждую главу вначале записывал начерно, без всякого антуража: просто общий рисунок будущей постановки. Спонтанность здесь всего дороже.

Это третий мой подступ к «Онегину». Сначала я записал его полностью на ленинградском телевидении, но сохранились только первая и вторая главы, остальное смыто. Эти тридцатилетней давности пленки выкупил сегодня тот же «ТВ-Центр». В девяносто втором году я начитал шестую и седьмую главы. Но прочесть «Онегина» целиком и сохранить это — первая такая удача за всю мою жизнь.

[Дмитрий Быков:]

— Вы пошутили как-то, что прежде читали от имени Онегина (или, по крайней мере, как его ровесник), а теперь можете себя представить только в роли дяди самых честных правил…

[Сергей Юрский:]

— Шутка, но в целом, конечно, я свой подход к «Онегину» пересмотрел. От прежних прочтений остались немногочисленные и второстепенные ходы, все остальное придумано заново — интонация, темп… Я вообще стал иначе смотреть на роман. Вот поглядите: у Пушкина масса незаконченных замыслов. Бывало, и четкий план, и перечень глав — но не идет, начал и бросил. «Онегин» же, начатый без четкого плана, наобум, легко, именно в силу этой своей необязательности доведен до конца. Более того, гений Пушкина, некая его сверхличность пристально следит за цельностью текста. Это ведь поразительно — монолитная вещь, писавшаяся семь лет, и каких лет! И я понимаю теперь главный смысл, главный итог «Онегина»: вольное перо и нежесткий замысел.

При отсутствии плана и простейшей фабуле Пушкин здесь остался в наибольшей степени самим собой. Потому что суть, очарование его дара — в ритме. В чередовании меланхолии и веселья, безбожного отрицания и почти девической нежности.

Мне прежде казалось: автор должен отдыхать. Вот он и отдыхает — в четвертой главе, в седьмой, где местами идет просто болтовня. Но это болтовня очень плотная, как я вижу сегодня. Сейчас четвертая — вообще моя любимая глава. Именно благодаря идеально выдержанному ритму, виртуозному переплетению тоски и счастья.

[Дмитрий Быков:]

— Вошли в легенду ваши шутки с осовремениванием Пушкина — например, при чтении «Графа Нулина». «Наталья Павловна раздета, стоит Параша перед ней» — и руками изображается параша — нормальное прочтение конца ХХ века. Что-нибудь подобное будет в новой записи?

[Сергей Юрский:]