Статьи из журнала «Эхо планеты»

Смертельно ранить 15 сентября российского премьера удалось лишь Дмитрию (Мордке) Богрову, пронёсшему пистолет на представление оперы «Сказка о царе Салтане» в киевский оперный театр. Столыпин вместе с августейшей фамилией прибыл в Киев на церемонию открытия памятника Александру II по случаю 50-летия отмены крепостного права. Роковая тень Александра, убитого террористами в 1881 году, пала таким образом и на него. Кто и почему пустил Богрова в театр, какова была истинная мера вины подполковника киевской охранки Кулябко, действительно ли заговор против Столыпина был делом рук убийцы-одиночки, или руку Богрова, романно выражаясь, направлял ктото из российских верхов — мы, вероятно, никогда не узнаем, как никогда не разберёмся в истинных пружинах убийства Джона Ф. Кеннеди. У двух этих «преступлений века» много общего — в обоих случаях версия одинокого террориста выглядит недостоверной, враги жертвы крайне многочисленны, нити заговора гипотетически тянутся на самый верх, а главное — о Столыпине и Кеннеди, погибших в расцвете сил и на вершине карьеры, продолжают много спорить.

Оценки Столыпина в русской историографии полярны — от «душителя» до просветителя и реформатора; не всякий политический деятель, даже после пафосной посмертной канонизации, может похвастаться таким интересом к своей персоне. Полярность оценок как раз и обусловлена тем, что Столыпин причудливо сочетал в себе и душителя, и реформатора. Терпеть не могу, когда современные публицисты высокомерно выставляют оценки титанам прошлого — тот не сумел, этот недопонял: «Будто в истории орудовала компания троечников», — с убийственной иронией замечал учитель Мельников из фильма «Доживём до понедельника». Однако и автору этих строк, при всём пиетете к знаменитому премьеру, трудно удержаться от досадливого замечания о фатальной ошибке Столыпина, которая и предопределила его судьбу, а в конечном итоге и судьбу страны.

Смелый реформатор в экономике, в политике он был банальным сторонником закручивания гаек, искренне полагая — этой точки зрения придерживаются тысячи последователей, сторонников сильной руки, — что развитие России возможно лишь по мобилизационному сценарию, в условиях так называемой жёсткой власти, при многократном усилении государственного давления на частного человека вообще и на оппозицию в частности.

В некотором смысле Столыпин был провозвестником китайского варианта реформ, при котором базис радикально обновляется, а надстройка неприкосновенна; но Россия не Китай. Столыпину выпало действовать в эпоху, когда исторический шанс на успешную реформу сверху был уже практически упущен, когда царский манифест, воспринятый с восторгом, был дезавуирован, свобода печати вновь урезана, а первая Дума разогнана. Вероятно, манифест от 17 октября 1905 года был последним шансом на пакт между народом и властью, но пакт не состоялся и в условиях монархии состояться не мог. Единственным выходом для Столыпина было бы, при одновременном осуществлении знаменитой и в самом деле превосходно продуманной земельной реформы, ослабить социальное напряжение, заручиться поддержкой широчайших слоёв российской интеллигенции, ещё отнюдь не радикализировавшейся и не отказавшейся от любых форм сотрудничества с властью, — словом, сделать всё, чтобы Россию не захлестнула новая волна террора.

Но Пётр Аркадьевич был дворянин, а не интеллигент, и руководствовался не рацеями, а сословными предрассудками, что по-своему и благородно, но очень уж самоубийственно. Он искренне полагал, что реформировать Россию можно только железной рукой, а лучший, если не единственный, способ борьбы с революционной стихией, сводится к террору. При Столыпине число смертных приговоров превысило 5000 в год, а главным орудием казни сделалась виселица. Произошло это потому, что для расстрелов требовались солдаты, а они стрелять в безоружных отказывались, и вообще, по мнению командования, расправы над мирным населением разлагали армию. Тогда и началось то, что в знаменитой статье Короленко названо «Бытовым явлением», то, о чём Толстой написал «Не могу молчать», то, что заставило Андреева написать «Рассказ о семи повешенных». Россия сделалась мировым лидером по количеству смертных казней, и народную память не обманешь: в ней «столыпин» остался кличкой тюремного вагона, а «столыпинский галстук» — обозначением петли. Первая ассоциация со Столыпиным — эта, а не разрушение крестьянской общины и даже не охватившее всю Россию «переселенчество» — у премьера была светлая идея переселить крестьян из средней России на богатые земли Сибири. Прадед и прабабка моей жены именно таким путём оказались в Новониколаевске, ныне Новосибирске, хотя происходили из Брянска; в отличие от многих переселенцев, они остались в Сибири и не пожалели об этом.