Статьи, речи, приветствия 1929-1931

Широкий поток очерков — явление, какого ещё не было в нашей литературе. Никогда и нигде важнейшее дело познания своей страны не развивалось так быстро и в такой удачной форме, как это совершается у нас. «Очеркисты» рассказывают многомиллионному читателю обо всём, что создаётся его энергией на всём огромном пространстве Союза Советов, на всех точках приложения творческой энергии рабочего класса. Но, как многое у нас, эта коллективная работа талантливых людей недооценивается, и её социалистическая педагогика ускользает от внимания критики. Недооценивается эта работа и материально, «очеркисты» справедливо указывают, что неряшливо состряпанная беллетристика журналов, вроде, например, «Фильки и Амельки» Шишкова, оплачивается как «высокое искусство», — оценка, которой небрежная повесть эта не заслуживает, так же как и многие другие произведения именитых беллетристов. Очерк у нас — большое, важное дело. К сожалению, некоторые молодые писатели не понимают этого, вероятно, потому не понимают, что наша критика не удосужилась отметить значение очерка. Вот, например, один из тех парней, которые смотрят на очерк как на низшую форму искусства, пишет мне:

«Я весь содрогаюсь от напряжения творческой силы, а вы советуете мне пробовать себя на очерке, что это — насмешка?»

Молодой человек! Вы окажете самому себе хорошую услугу, если поймёте, что решающую роль в работе играет не всегда материал, но всегда — мастер. Из берёзового полена можно сделать топорище и можно художественно вырезать прекрасную фигуру человека. Но и топорище не всякий может сделать достаточно хорошо: необходимо знать качество материала. А вы не знаете даже того, что в прошлом рядовой полицейский не мог достичь степени полицеймейстера и что женщин в алтари церквей не пускали. Совершенно необходимо, чтоб «творческие силы содрогались» над изучением материала, над познанием действительности в прошлом, а того более — в настоящем.

Наша критика мало обращает внимания на очерк, да и обращает ли? Очерк и количественно и качественно занимает всё более видное место в общей массе нашей литературы, но он отдан на съедение рецензентам, будущим критикам. Рецензент — это молодой человек, который почему-то убеждён, что история призвала его учить людей, таких же молодых, как сам он, но более его талантливых. Сам он вообще учится плохо и за своим языком не следит. Например, он пишет о небрежности языка литератора, причём оказывается, что он не способен отличить небрежность автора от небрежности корректора, ставит знак равенства между небрежностью построения фразы и опиской и, не зная, кто такой Брайан, герой «обезьяньего процесса», именует его Баяном. Рецензируя книгу, в которой знаменитый ученый Жофруа Сент-Илер назван «святым Илером», он не замечает этой анекдотической «небрежности».

Таких «анекдотов» у нас тысячи, и следовало бы сокращать их количество. Я думаю, что это — дело критики. И её же дело — не допускать таких словесных фокусов, как, например:

«По-весеннему было тепло неожиданной теплотой ростепели». «Он весь заломился от предожидания растаянного мгновения жизни». «В сладостном опьянении жонглировал плавающими в глазах кругами».

Это напечатано в книге одного молодого беллетриста. Учить начинающих литераторов писать просто, ясно, грамотно — входит в число обязанностей критики; я даже думаю, что это её главная обязанность. Мне кажется, что в процессе роста нашей литературы критика не является «ведущей» и направляющей силой.

Критиков у нас весьма много, и количество их растёт. Это — очень хорошо, если это не объясняется тяготением к лёгкой работе. В подавляющем большинстве критики — марксисты, это тоже хорошо, ибо значит, что основная линия у них должна быть единой.

Однако у меня получается впечатление, что критики заняты не столько литературой, как взаимным воспитанием друг друга. Все они «выпрямляют линию», и в результате их усилий линия так капризно изогнута, запутана, что трудно понять, где же прямая и единая?

Критики разбились на мелкие группы и неистово спорят, порицают друг друга, внося в это — едва ли плодотворное — дело много явного лицеприятия, самолюбия, личных симпатий, антипатий и, в конце концов, — индивидуализма.