Статьи, речи, приветствия 1929-1931

Молодая наша литература, при сравнительной слабости её изобразительных средств, отличается широтою охвата действительности. Десяток лет — детское время! И всё же за эти десять лет, тотчас после гражданской войны, молодёжь наша дала множество книг, которые освещают жизнь даже самых тёмных и отдалённых от центров культуры «медвежьих углов».

Мы имеем отличные книги, мастерски рисующие жизнь и быт даже тех племён, которые жили безвестно, немо и только что разбужены властной рукой революции от «сна веков». Укажу на романы Милия Езерского из быта самоедов, на «Полярное солнце» — прекрасную повесть Всеволода Лебедева о жизни лопарей, на роман Пасынкова «Тайпа», мастерски изображающий жизнь одного из племён Кавказа. Можно указать и ещё несколько книг такой же «высокой формы», и все они — подарок, которого нельзя было ожидать так скоро.

В книгах этого ряда, кроме их бесспорной художественной ценности, внимательный читатель удовлетворённо отметит черту, которой в старой литературе мы не найдём: она лишь очень редко, «мимоходом» и эпизодически задевала «инородцев» и «иноверцев», она относилась к ним снисходительно, смотрела на них «сверху вниз». Не говоря о том, что татары, финские племена Поволжья, тюрко-финские прикаспийских степей и все другие люди, с которыми мы прожили века, остались совершенно вне поля зрения старой литературы, но даже к людям древней культуры — евреям, грузинам, армянам — литература в общем относилась почти так же туповато и невежественно, как литераторы Европы относились и относятся к нам, русским. Это дрянненькое и пошловатое отношение к людям «чужой крови», иноплеменным почти совершенно не встречается в книгах наших молодых писателей, а если изредка оно кое-где и заметно, так его принимаешь как «описку», как результат технической маломощности и торопливости, с которой молодёжь стремится ознакомить читателей со своими «впечатлениями бытия».

«Мультанское жертвоприношение» вотяков — процесс не менее позорный, чем «дело Бейлиса», — принял бы ещё более мрачный характер, если б В.Г.Короленко не вмешался в этот процесс и не заставил прессу обратить внимание на идиотское мракобесие самодержавной власти. Сдача еврейских ребятишек в «кантонисты», в солдатские школы, тоже была жертвоприношением детей на алтарь самодержавного идиотизма, но это почти не возбудило протеста со стороны литературы и не отразилось в ней [5].

Старый читатель, я с радостью отмечаю в молодых литераторах уменье проникать глубоко в быт и психику тех людей, которых «государственный гений» Романовых вычёркивал из жизни. Марксистская наша молодёжь действительно умеет встать рядом с узбеком и киргизом, с чеченцем и самоедом, встать с каждым, как равный с таким же равным. Это — факт, культурное значение которого нельзя преувеличить: суть факта в том, что литература объединяет все племена Союза Советов не только силой своей революционной идеологии, но и своим активным товарищеским стремлением понять человека «изнутри», изучить и осветить его древний быт, вековые навыки его. Иными словами, молодая литература наша энергично служит делу объединения всего трудового народа в единую культурно-революционную силу. Это — задача совершенно новая, важность её не требует доказательств, и само собою разумеется, что старая литература перед собой такую задачу не ставила, не могла поставить.

Умники могут сказать, что старая литература «объединяет весь культурный мир», и сошлются на влияние Достоевского, всё более растущее в Европе. Я предпочёл бы, чтоб «культурный мир» объединялся не Достоевским, а Пушкиным, ибо колоссальный и универсальный талант Пушкина — талант психически здоровый и оздоровляющий. Но не возражаю и против влияния ядовитого таланта Достоевского, будучи уверен, что он действует разрушительно на «душевное равновесие» европейского мещанина.

Указывают, что «советская литература не создала крупных произведений». Совершенно бессмысленно требовать от молодых советских писателей, чтобы они немедленно создавали монументальные произведения, равные, скажем, «Войне и миру». Но некоторые умники требуют именно таких подвигов. Иногда думается, что под этим требованием скрыто провокационное желание заставить молодёжь разрабатывать темы, пока ещё непосильные для неё, а когда тот или иной автор изуродует, скомпрометирует сложную тему, злорадно высмеять и его и, кстати, всю советскую литературу. Надобно помнить, что о французской революции конца XVIII века начали писать в половине XIX, после того как не только погас её огонь, но и угли покрылись холодным пеплом мещанского благополучия.