Статистике вопреки

— Да? — отозвалась, судорожно соображая, что же успела пропустить. Бросила беспомощный взгляд в сторону своих завкафов, но те лишь ободряюще улыбнулись. Как ни странно, но меня мои умные дядьки любили, хоть и были поначалу шокированы, когда руководить ими поставили женщину. А если учесть, что мне тогда едва исполнилось тридцать, то им пришлось не мало сил потратить на то, чтобы разглядеть во мне руководителя. 

— Хотелось бы услышать ответ на поставленный вопрос, — не унимался проректор, сверля меня своими светлыми глазёнками.

Закусила нижнюю губу, сдерживая едкий комментарий, вовремя вспомнив, что нарываться на конфликт с ним абсолютно не в моих интересах, особенно после того, что он вчера увидел в моём кабинете.

— Извините… — выдавила из себя улыбку, пытаясь изобразить как можно более невинный вид. Этому трюку я тоже научилась у Таси.  — Но я пока не готова говорить конкретно…

— Ничего нового, — хмыкнул Константин Олегович. — Видимо, вопрос вашей докторской так и останется… не готовым ни к чему конкретному.

Ах да, моя докторская.

— Я работаю над этим, — заявила с преувеличенной уверенностью, покосившись в сторону ректора — тот, к счастью, был занят чем-то своим, негромко переговариваясь с секретарём учёного совета.

— Да, я вчера заметил, — многозначительно изрёк Корноухов, благо в подробности вдаваться не стал, но я всё равно предательски залилась краской, готовая провалиться сквозь землю. Чёртов Орлов, чтоб тебе там… икалось.

Мы ещё какое-то время поиграли в гляделки, но наша дуэль так ничем и не закончилась, ибо слово решил взять секретарь совета, так удачно прекративший свои шептания с ректором.

Наше заседание закончилось под самый обед. Из аудитории я выскочила в числе первых, но далеко убежать не успела: на телефон пришло сообщение: “Аля, зайди ко мне. Сейчас”.

Залецкий Пётр Станиславович, он же ректор нашего университета, когда-то начинал с того, что был аспирантом моего отца. Это было ещё до моего рождения и подробностей я не знала, но тёплые приятельские отношения они умудрились пронести сквозь годы. И именно благодаря Петру Станиславовичу мы пятнадцать лет назад переехали в этот город, когда он по старой памяти предложил профессору Вознесенскому место заведующего кафедрой на своём факультете (который теперь возглавляла я).

В мои дела он предпочитал не вмешиваться, держа дистанцию, то ли чтобы избежать ненужных разговоров, то ли просто оставив Корноухову его любимое занятие — воевать со мной. Но несмотря на это, беседы по душам между нами встречались с периодичностью раз в полгода.

В просторном ректорском кабинете я чувствовала себя вполне комфортно. Наверное, потому что не боялась его хозяина: сложно всерьёз опасаться человека, которого знаешь всю жизнь и который уже больше тридцати лет зовёт тебя “Алечкой”. Своим положением я никогда не пользовалась, предпочитая верить в то, что моя должность всё же результат моих стараний, а не протекции сверху. Поэтому и смотреть в глаза Залецкому мне было тоже не стыдно.    

— Аля, ну что за страдания с докторской? — после расспросов о делах семьи и здоровье отца в лоб спросил меня ректор. — В жизни не поверю, что ты не знаешь, что писать. Просто не хочешь. У тебя же всегда глаза горели. Вспомни студенческие годы, когда хотелось что-то делать, исследовать и открывать. Ты же кандидатскую чуть ли не в два присеста написала, можно сказать, что на коленке.

Ну не то чтобы на коленке, скорее уж на Таськиной пелёнке.

— Альбина, прими уже решение, — пошутил Пётр Станиславович, намекая на тему моей кандидатской, посвящённой построению математических моделей и алгоритмов принятия решений при реализации управленческих задач. — У тебя же была замечательная идея, развивай её. А если не получается, то иди в русле кандидатской.

Да, идея у меня действительно была замечательная: перейти с уровня управленческих решений на более бытовой уровень. С одной стороны, это могло бы помочь персонализировать уже существующие алгоритмы, с другой же — более точно учитывать влияние человеческого фактора на принятие стратегически важных решений. И тогда у меня действительно горели глаза и тряслись руки поскорее разобраться со всем этим, но с годами весь мой энтузиазм умудрился куда-то улетучиться. По этой причине мои страдания с диссертацией начинали превращаться в целую эпопею.

— Я… — замялась. — Постараюсь.

— Постарайся, да, — задумчиво качнул головой Залецкий. И я уже собиралась уходить, когда он вдруг окликнул меня. — Аль, а как у тебя самой-то дела?

— Нормально, — вопрос меня насторожил. — А что?

— Просто, — по-отечески улыбнулся он мне. — Уже не могу спросить? Костя отчего-то уверен, что у тебя голова не тем забита.

Костя? Ах да, Корноухов.

— Ты у нас, часом, замуж не собралась?

— Кто? — не сразу поняла суть сказанного, очень глупо переспросив.  — Я?

— Ты-ты, — кивнул Пётр Станиславович и наигранно посетовал, — меня вот, к сожалению, замуж больше не зовут.

— А что, были прецеденты? — не удержалась я.