Статский советник

Эраст Петрович припомнил вчерашние смутные угрозы Сверчинского в адрес столичного гостя и покачал головой: вполне возможно, что дело здесь было вовсе не в усердии, а имелся у хитроумного жандармского начальника и какой-то иной умысел.

— Так от Гвидона н-ничего?

— Ничего, — вздохнул Зубцов. — Минут десять тому телефонировал некий мужчина, а я как назло был в кабинете у князя. У аппарата оставил письмоводителя. Пока меня подзывали, связь разъединилась. Мне этот звонок покою не дает.

— А вы пошлите справиться на т-телефонную станцию, — посоветовал Эраст Петрович. — Пусть установят, с какого номера поступил вызов. Технически это вполне возможно, я проверял. Войти можно? — слегка покраснев, показал он на дверь кабинета.

— Ах, ну что же вы спрашиваете, — удивился Зубцов. — Конечно, входите. Пожалуй, и в самом деле пошлю на станцию. По номеру узнаем адрес и осторожненько проверим, что за абонент.

Постучав, Фандорин вошел в кабинет начальника Охранного отделения.

Пожарский преуютно сидел у лампы, устроившись с ногами в широком кожаном кресле. В руках у вице-директора, флигель-адъютанта и восходящей звезды была раскрытая книжка новомодного журнала «Вестник иностранной литературы».

— Эраст Петрович! — с энтузиазмом воскликнул Глеб Георгиевич. — Вот отлично, что заглянули. Прошу садиться.

Он отложил журнал и обезоруживающе улыбнулся.

— Сердитесь на меня, что я вас от дела оттеснил? Понимаю, сам бы на вашем месте был недоволен. Но высочайший приказ, не волен что-либо изменить. Сожалею лишь, что лишен возможности прибегнуть к помощи вашего аналитического таланта, о котором много наслышан. Давать вам задания я не посмел, поскольку начальством для вас не являюсь, однако же, признаться, очень надеюсь, что вы добьетесь успехов и по линии самостоятельного поиска. Так что, есть результат?

— Какой же может быть результат, если все возможные нити у вас? — с деланым равнодушием пожал плечами Фандорин. — Однако и здесь, кажется, тоже ничего?

Князь уверенно заявил:

— Гвидона проверяют. Это очень хорошо. Он уже сейчас начинает ненавидеть своих бывших товарищей — за то, что предал их. А теперь от нервов проникнется к ним самой что ни на есть жгучей ненавистью. Я человеческую природу знаю. В особенности природу предательства, это уж мне положено понимать по роду занятий.

— И что же, п-предательство всегда имеет одинаковый рисунок? — спросил статский советник, поневоле заинтересовавшись темой.

— Вовсе нет, оно бесконечно разнообразно. Бывает предательство от страха, предательство от обиды, предательство от любви, предательство от честолюбия и еще от самых различных причин, вплоть до предательства от благодарности.

— От б-благодарности?

— Вот именно. Извольте, расскажу вам случай из моей практики, — Пожарский достал из портсигара тонкую папироску, вкусно затянулся. — Одним из лучших моих агентов была милая, чистая, бескорыстная старушка. Добрейшее создание. Души не чаяла в единственном сыне, а мальчишка по молодости и глупости оказался замешан в каторжную историю. Приходила ко мне, умоляла, плакала, всю свою жизнь рассказала. Я тоже был помоложе и помягче душой, чем теперь — в общем, пожалел. Между нами, пришлось даже пойти на должностное преступление — изъять из дела кое-какие бумаги. Коротко говоря, вышел мальчик на свободу, отделавшись отеческим внушением, которое, по правде говоря, не произвело на него ни малейшего впечатления. Снова связался с революционерами, пустился во все тяжкие. Так что вы думаете? Матушка, проникшаяся ко мне живейшей благодарностью, с тех пор исправно поставляла ценнейшие сведения. Товарищи сына давно знали ее как хлебосольную хозяйку, ничуть не стеснялись безобидной старушки и вели при ней самые откровенные разговоры. Она для памяти записывала все на бумажке и приносила мне. Один раз донесение было написано на обороте кулинарного рецепта. Вот уж поистине, делайте добро и воздастся вам.

Эраст Петрович выслушал эту поучительную историю с нарастающим раздражением и, не удержавшись, спросил:

— Глеб Георгиевич, а не п-противно? Побуждать мать к доносительству на собственного сына?

Пожарский ответил не сразу, а когда заговорил, тон утратил шутливость и стал другим — серьезным, немного усталым.

— Вы, господин Фандорин, производите впечатление умного, зрелого человека. Неужто вы, подобно вчерашнему розовощекому офицерику, не понимаете, что нам сейчас не до чистоплюйства? Вы разве не видите, что идет самая настоящая война?

— Вижу. Конечно, вижу, — горячо сказал статский советник. — Но и на войне есть правила. А за шпионаж с использованием вероломства на войне принято вешать.