Статский советник

Важный барин садиться не стал, а зачем-то оглядел лошадку — крепкую, ладную, мохнатую и ударил носком сапога по ободу саней.

— И почем нынче такая упряжка?

«Ванька» не удивился, потому что работал по московскому извозу не первый год и всяких чудаков насмотрелся. Они, кстати, и на чай давали щедрее, чудаки-то.

— Почитай, сот в пять целковых, — похвастал он, конечно, малость приврав для солидности.

И тут барин в самом деле учудил. Достал из кармана золотые часы на золотой же цепке.

— Этому алмазному брегету цена самое малое — т-тысяча рублей. Забирай, а сани с лошадью мне.

Извозчик захлопал глазами и разинул рот, как околдованный глядя на яркие искорки, что заплясали по золоту под солнцем.

— Да соображай живей, — прикрикнул сумасшедший генерал, — а то д-другого остановлю.

«Ванька» схватил брегет, сунул за щеку, да цепь не поместилась — повисла поверх бороды. Вылез из саней, кнут кинул, рыжуху на прощанье по крупу хлопнул и давай Бог ноги.

— Стой! — крикнул ему вслед чудной барин, видно, одумавшись. — Вернись!

Обреченно извозчик поплелся назад к саням, но добычу из-за щеки пока еще не вынимал, надеялся.

— М-м-ма-м, мымым, мамымы муммы мумы, ма-момокумы, — промычал он с укоризной, что означало: «Грех вам, барин, такие шутки шутить, на водочку бы полагается».

— Д-давай еще меняться, — предложил малахольный. — Твою доху и рукавицы на мою шубу. И шапку тоже снимай.

Натянул бараний тулуп, нацепил овчинный треух, а «ваньке» бросил бобра с суконным верхом и нахлобучил замшевый цилиндр. Да как гаркнет:

— Всё, чтоб д-духу твоего здесь не было!

Ванька подобрал полы длинноватой ему шубы и припустил через бульвар, топоча латаными валенками, только цепь золотой ниткой болталась возле уха.

Фандорин же уселся в сани, почмокал лошади, чтоб не нервничала и стал ждать.

Минут через пять из двора обер-полицеймейстерского дома к подъезду подали крытый возок. Появился Пожарский с букетом чайных роз, нырнул в карету, и она тут же тронулась. Следом отъехали сани, в которых сидели двое господ — тех самых, Эрасту Петровичу уже знакомых.

Немножко выждав, статский советник залихватски свистнул, гикнул:

— Н-но, ленивая! Вали!

И рыжуха тряхнула расчесанной гривой, звякнула бубенчиком, пошла в разбег.

* * *

Ехали, оказывается, к Николаевскому вокзалу.

Там Пожарский из кареты выскочил, букет расправил и легко, через ступеньку, взбежал по вокзальной лестнице. «Ангелы-хранители» последовали за ним, держа обычную дистанцию.

Тогда мнимый извозчик вылез из саней. Как бы прогуливаясь, приблизился к возку, уронил рукавицу и нагнулся. Распрямился не сразу. Исподтишка поглядел вокруг и вдруг сильнейшим, но из-за молниеносности почти незаметным ударом кулака переломил крепление рессоры. Карета вздрогнула, чуть покосилась. Кучер обеспокоенно свесился с козел, но ничего подозрительного не увидел, потому что Фандорин уже распрямился и смотрел в другую сторону.

Потом, пока сидел в санях, несколько раз отказался от ездоков с питерского поезда, причем одно предложение было исключительно выгодным: до Сокольников за руль с четвертаком.

Пожарский вернулся не один, а с весьма миловидной молодой дамой. Она прятала лицо в розы и смеялась счастливым смехом. И князь был не таким, как обычно, — его лицо светилось беззаботностью и весельем.

Красотка обняла его свободной рукой за плечи и поцеловала в губы, да так страстно, что у Глеба Георгиевича съехала на бок кунья шапка.

Фандорин поневоле качнул головой, удивляясь неожиданностям человеческой натуры. Кто бы мог подумать, что хищноядный петербуржский честолюбец способен на столь романтическое поведение. Однако при чем здесь БГ?

Стоило князю подсадить свою спутницу в возок, как тот самым решительным образом просел вправо, и сделалось ясно, что ехать в нем нет никакой возможности.

Тогда Эраст Петрович натянул шапку пониже на глаза, поднял воротник и, лихо щелкнув кнутом, подкатил прямо к месту происшествия.

— А вот саночки легкия владимирския! — заорал статский советник фальцетом, не имевшим ничего общего с обыкновенным его голосом. — Садись, ваше благородие, отвезу тебя с мамзелью куда пожелаешь, и возьму недорого: рупчик, да еще полрупчика и четверть рупчика на чай-сахарок!

Пожарский мельком глянул на удальца, потом на скособоченный возок и сказал:

— Отвезешь барышню на Лубянскую площадь. А я, — обратился он уже к приезжей, — сяду к своим абрекам и на Тверской. Жду известий.

Усаживаясь в сани и накрывая колени медвежьей полостью, красавица сказала по-французски:

— Только умоляю, милый, никаких полицейских штучек, никакой слежки. Он обязательно почует.

— Ты меня обижаешь, Жюли, — ответил Пожарский на том же языке. — Я ведь, кажется, никогда тебя не подводил.

Эраст Петрович дернул вожжи и погнал лошадку по Каланчевке в сторону Садово-Спасской.

Барышня, судя по всему, пребывала в хорошем расположении духа: сначала мурлыкала какую-то песенку без слов, потом тихонько запела про красный сарафан. Голосок у нее был славный, мелодичный.

— Лубянка, сударыня, — объявил Фандорин. — Дальше куда?