Статский советник

Получалось так себе. И, похоже, не только у меня.

— Ты уже видел новый панцер Шестопалова? — поинтересовалась Настасья.

— Главным образом — на чертежах и фотографиях. — Я пожал плечами. — Но если хотя бы половина из того, что про него рассказывают, правда — машина действительно интересная.

— Еще какая. — Настасья чуть добавила газу, обгоняя автобус. — Броня спереди в полтора раза толще, чем на первой модели. Другая подвеска, высота меньше на полметра, щиты закруглены…

— Пушка вместо пулемета, — напомнил я.

Шестопалов чуть ли не с самых первых дней буквально бредил идеей усилить вооружение боевой машины. Они с Судаевым даже выкупили несколько списанных полковых орудий, укоротили ствол и попытались втиснуть здоровенную замковую часть под броню. Насколько я помнил, получилось так себе — для экипажа и топливных баков стало катастрофически мало места. Дело явно шло к разработки пушки уменьшенного калибра специально под панцер.

Но — шло. Императорская армия уже выкупила всю первую партию машин, подписала договор на вторую и с явным интересом присматривалась к третьей. Впрочем, рассчитывать на чудо пока, увы, не приходилось.

— А вот мотор — барахло. — Настасья будто прочитала мои мысли. — Дымит, масло ведрами съедает… Еще и клинит. Три раза за месяц перебирали.

— Клинит — это плохо, — вздохнул я. — Мне-то другое рассказывали.

— Ну едет, хорошо. Что есть — то есть. От первых моделей убегает, как американский “Мустанг” от трактора — только солярку заливай. — Настасья улыбнулась и покачала головой. — Крутится, с места рвет, чуть ли не прыгает. Стену сломает, если надо… Одна беда — ненадежный пока очень. Надо доводить до ума.

— Надо. Только на этот год уйдет. А их бы сейчас сейчас в Варшаву, хотя бы штук сорок… — мечтательно проговорил я. — И хрен теперь поймешь, что делать. То ли вторую модель лепить, то ли эту в срочном порядке.

— Корпус у третьей лучше, и ходовая тоже. — Настасья на мгновение задумалась. — А двигатель и потом можно другой воткнуть. Все равно они у панцеров через месяц — под замену, если ездить.

— Точно! А еще можно бак переставить с… Так! — Я откинулся на спинку и рассмеялся! — Насть, ну что такое? Сама же вчера говорила — ни слова про работу. А теперь чего?

Вместо ответа Настасья нахмурилась — и вдруг вдавила тормоз с такой силой, что машина с диким визгом покрышек заметалась по дороге. Ремень безопасности впился в плечо, и я от неожиданности едва не влетел лицом в торпеду. Первой мыслью было вцепиться в руль и вывернуть хоть куда-нибудь, но Настасья неплохо справилась и без меня. Она делала что-то немыслимо-странное — но явно делала это сознательно.

Машина еще несколько раз вильнула по асфальту, съехала на обочину и там остановилась, подняв в воздух целое облако пыли. И пока я пытался сообразить, что вообще происходит, Настасья уже отстегнула ремень и развернулась ко мне. Вид у нее при этом был такой, будто я то ли сказал, то ли сделал что-то… явно не то. Зеленые глазищи метали молнии, щеки покраснели, а ноздри раздувались так, что веснушки заплясали даже на щеках.

— Правильно, благородие. Ну ее, эту работу! — выдохнула Настасья.

И вдруг обхватила мою голову руками, притянула к себе и поцеловала. Неловко, едва не укусив за губу — но с такой страстью, что не ответил бы на такую ласку, пожалуй, только покойник. Не знаю, сколько это продолжалось — но дорожная пыль вокруг успела улечься, а в машине стало даже жарче, чем было раньше.

— Уф-ф-ф, — выдохнул я, чуть отстраняясь. — Вот это выходной… Что такое на тебя нашло, Насть?

— Да ничего, благородие! Надоело уже просто. У тебя целый год — то народники, то панцеры, то крейсер, то Зеленая Роща, то еще чего… А теперь вот — война. — Настасья сердито фыркнула. — Я даже не знаю, куда ты уедешь дальше. Может, вообще на фронт, к Варшаве. Не знаю, вернешься ли… вообще ничего не знаю!

— Ну… если тебе станет легче — я тоже не…

— И ты не знаешь! — Настасья схватила меня за рубашку на груди. — Никто не знает. Поэтому я и решила: лучше уж… вот это — чем вообще никак. Понимаешь?

Целый год мы старательно изображали деловых партнеров, работали бок о бок, решали немыслимо сложные вопросы, продавливали вплоть до министерства все, что можно было продавить, вдыхали жизнь в рабочие союзы, грызлись с собственными поверенными за чужие пенсии. Настасья поднялась от простой крестьянской девчонки до первого человека на всех фабриках, принадлежавших фамилии Горчаковых. Я из бестолкового недоросля-лицеиста стал наследником рода и камер-юнкером, доверенным лицом самого императора.

Но вместе с нами росла и стена, разделявшая нас. Тонкая, почти прозрачная — но оттого не менее прочная. Мы сами возводили ее, в четыре руки укладывая ледяные кирпичики один за одним… ровно год, чуть ли день в день. Жили каждый своей жизнью, стали чужими, не задавали лишних вопросов. Наверное, так было удобнее — мне уж точно.