Статский советник

– Один скрылся, а шестеро обезврежены. Это большущая удача, голубчик. У полиции давненько такой не бывало. И победа одержана у нас в Москве, хоть и с привлечением помощи из столицы. Из моей депеши государь поймет, что шестеро террористов, которые перебиты, – наша, московская заслуга, а что седьмой ушел – так это Пожарский проворонил. Я депешки-то составлять умею. Почитай, полвека по чернильным морям плаваю. Ничего, милостив Господь. Может, и поймут там (морщинистый палец князя ткнул в потолок, адресуясь не то к государю, не то непосредственно к Господу), что рано еще Долгорукого на помойку выкидывать. Прокидаются! И про ваше застрявшее представление на обер-полицеймейстерство я в депеше тоже помянул. Посмотрим, чья возьмет…

Из генерал-губернаторского дворца Эраст Петрович вышел в задумчивости. Надевая перчатки, остановился у афишной тумбы, зачем-то прочел набранное огромными буквами объявление:

Чудо американской техники!

В Политехническом музее проводится демонстрация новейшего фонографа Эдисона. Г-н Репман, заведывающий отделом прикладной физики, лично проведет опыт по записыванию звука, для чего исполнит арию из оперы “Жизнь за царя”. Входная плата – 15 коп. Число билетов ограничено.

В спину статскому советнику ударил снежок. Эраст Петрович изумленно обернулся и увидел у тротуара легкие санки-двойку. На бархатном сиденье, откинувшись на гнутую спинку, сидела черноглазая барышня в собольей шубке.

– Садись, – сказала барышня. – Едем.

– Ябедничать начальству ходили, м-мадемуазель Литвинова? – со всей доступной ему ядовитостью осведомился Фандорин.

– Эраст, ты дурак, – коротко и решительно заявила она. – Молчи, а то опять поссоримся.

– А как же совет его сиятельства? Эсфирь вздохнула.

– Совет хороший. Обязательно им воспользуюсь.. Но не сейчас. Позже.

* * *

Перед входом в известный каждому москвичу большой дом на Тверском бульваре Фандорин остановился, одолеваемый противоречивыми чувствами. Итак, назначение, о котором так долго говорилось и в реальность которого Эраст Петрович уже перестал верить, наконец свершилось.

Полчаса назад во флигель на Малой Никитской явился курьер и с поклоном сообщил вышедшему в халате статскому советнику, что его незамедлительно ожидают в обер-полицеймейстерстве. Это приглашение могло означать только одно: вчерашняя депеша генерал-губернатора на высочайшее имя возымела действие, причем быстрее, чем ожидалось.

Стараясь производить как меньше шума, Фандорин наскоро совершил утренний туалет, надел мундир с орденами, прицепил шпагу – событие требовало формальности – и, оглянувшись на прикрытую дверь спальни, на цыпочках вышел в прихожую.

В карьерном смысле производство на должность второго по значимости лица в древней столице империи означало взлет в почти заоблачные выси: непременное генеральство, огромную власть, завидное жалованье и, главное, верный путь к еще более головокружительным высотам в будущем. Однако путь этот был усыпан не только розами, но и терниями, к худшему из которых Фандорин относил полное прощание с приватностью. Обер-полицеймейстеру полагалось жить в казенной резиденции – парадной, неуютной и к тому же соединенной с канцелярией; участвовать во множестве обязательных официальных мероприятий, причем в качестве центральной фигуры (например, на крестопоклонной неделе намечалось торжественное открытие Общества попечительства народной трезвости под патронажем главного городского законоблюстителя); наконец, подавать московским обывателям пример нравственной жизни, что, с учетом нынешних личных обстоятельств Эраста Петровича представлялось делом трудно выполнимым.

Вот почему Фандорину требовалось собраться с духом, прежде чем переступить порог своего нового обиталища и своей новой жизни. Как обычно, утешение отыскалось в изречении Мудрейшего: “Благородный муж знает, в чем его долг, и не пытается от него уклониться”.

Уклониться было невозможно, медлить глупо, и Эраст Петрович, вздохнув, пересек роковую черту, с которой начинался отсчет новой службы. Кивнул откозырявшему жандарму, окинул долгим взглядом знакомый нарядный вестибюль и скинул шубу на руки швейцару. С минуты на минуту должна была подъехать генерал-губернаторская карета. Владимир Андреевич введет своего питомца в служебный кабинет и торжественно вручит ему печать, медаль на цепи, символический ключ от города – атрибуты обер-полицеймейстерской власти.

– Как трогательно, что вы в мундире и при орденах! – раздался сзади веселый голос – Значит, уже знаете? А я хотел вас удивить.

На широкой и короткой, в четыре мраморных ступени лестнице стоял Пожарский, одетый совсем не торжественно – в визитку и клетчатые брюки, но зато с широчайшей улыбкой на устах.