Статус. Почему мы объединяемся, конкурируем и уничтожаем друг друга

Маркс считал, что прежде, чем сможет возникнуть утопическое бесклассовое общество, необходим временный переходный период, во время которого, чтобы перестроить общество и вырвать собственность из когтей капиталистов, нужно прибегнуть к доминированию. Речь шла о так называемой диктатуре пролетариата. Поэтому Ленин отдал приказ начать «экспроприацию экспроприаторов» – конфискацию денег, товаров и имущества у буржуазии, представителей которой унижали, отправляя на тяжелые общественные работы, например на чистку снега и уборку улиц. Один из ведущих революционеров сформулировал это так: «На протяжении столетий наши отцы и деды убирали грязь и мусор за правящими классами, а теперь мы заставим их убирать грязь за нами». Представителей буржуазии стали называть «бывшими людьми», им приходилось «бороться за выживание», пишет историк профессор Орландо Файджес. «Они были вынуждены продавать последнее, чтобы прокормиться. Баронесса Мейендорф продала бриллиантовую брошь за пять тысяч рублей. Их хватило, чтобы купить мешок муки».

Доминирование коммунистов на нейронной территории нации должно было стать тотальным, а их критерии обретения статуса – единственно возможными. Ленин запретил другие политические партии и фракции внутри своей. Все, кто мог представлять угрозу, считались классовыми врагами и подвергались террору. К врагам относились и христиане – огромная группа, имевшая в России очень высокий статус. Тысячи священников и монахов «убивали, некоторых распинали, кастрировали, хоронили заживо, бросали в котлы с кипящей смолой». В 1918 году, после покушения на жизнь Ленина, игра стала еще напряженнее. В прессе прозвучали призывы отомстить буржуазии, тысячи человек были арестованы, многих из них пытали, иногда обваривая им руки кипятком, пока кожа не слезала, как перчатка.

После объявления государственной монополии на все зерно в сельскую местность были направлены военные, чтобы его конфисковать. Когда зерна нашли недостаточно, Ленин объявил охоту на выдуманных ведьм, плетущих коварные заговоры, – относительно богатых и успешных крестьян, кулаков, которых объявили капиталистами, утаивающими свое зерно. «Кулаки – бешеный враг советской власти, – писал Ленин. – Эти кровопийцы нажились на народной нужде <…> Эти пауки жирели <…> на счет <…> рабочих. Эти пиявки пили кровь трудящихся, богатея тем больше, чем больше голодал рабочий в городах <…> Беспощадная война против этих кулаков! Смерть им!»[79] Его психопатическая безжалостность очевидна из отправленной в 1918 году телеграммы:

Товарищи!

Восстание пяти волостей кулачья должно повести к беспощадному подавлению. Этого требует интерес всей революции, ибо теперь везде последний решительный бой с кулачьем. Образец надо дать.

1. Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийцев.

2. Опубликовать их имена.

3. Отнять у них весь хлеб.

4. Назначить заложников <…>

Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц кулаков.

Телеграфируйте получение и исполнение.

Ваш Ленин.

P. S. Найдите людей потверже.

Что касается новой бесклассовой утопии, ей еще предстояло наступить. Историк профессор Шейла Фицпатрик пишет о том, что коммунисты «вели политику жесткой дискриминации „бывших людей“, представителей старых привилегированных классов, в пользу пролетариата, нового „диктаторского класса“». Один из видов проявления новой статусной иерархии состоял в том, что людям были доступны разные рационы питания. Верхушка – солдаты Красной армии и представители бюрократии – ели больше всех; затем шли рабочие и затем, наконец, ненавистная буржуазия, которой давали, со слов одного из главных революционеров, «лишь столько хлеба, чтобы не забыть его запах». Люди понимали, что самым верным способом преуспеть в этой новой коммунистической игре было вступить в партию или работать на нее. В 1920 году в России насчитывалось 5,4 миллиона человек, занятых непосредственно в качестве государственных служащих. «Госслужащих в Советской России было в два раза больше, чем рабочих, и именно они были социальной базой нового режима, – пишет Файджес. – Это была не диктатура пролетариата, а диктатура бюрократии».