Статус. Почему мы объединяемся, конкурируем и уничтожаем друг друга

А между тем в СССР продолжалось создание идеальной бесклассовой утопии. В 1921 году, чтобы подстегнуть экономику, Ленин объявил новую экономическую политику (НЭП), в которой присутствовали черты капитализма: например, были разрешены некоторые виды мелкого бизнеса, конфискация хлеба у крестьян была заменена налогом. Экономика пошла в гору. Но НЭП никогда не пользовался популярностью среди правоверных большевиков, которые расшифровывали эту аббревиатуру как «новую эксплуатацию пролетариата».

Здоровье Ленина стало ухудшаться, и в 1924 году он умер. Пришедший ему на смену Сталин заменил НЭП программой ускоренной индустриализации и насильственной коллективизации крестьянских хозяйств. Вооруженные отряды отправляли на реорганизацию села. Они же должны были привезти зерно, чтобы накормить страну и финансировать строительство светлого будущего, в котором им предстояло превзойти своих врагов с Запада. «Мы идем на всех парах по пути индустриализации – к социализму, оставляя позади нашу вековую отсталость, – писал Сталин. – Мы становимся страной металлической, страной автомобилизации, страной тракторизации. И когда посадим СССР на автомобиль, а мужика на трактор, – пусть попробуют догнать нас почтенные капиталисты, кичащиеся своей „цивилизацией“! Мы еще посмотрим, какие из стран можно будет тогда определить в отсталые и какие – в передовые».

Новый натиск на село совпал с очередным витком охоты на ведьм, жертвами которой стали наиболее компетентные из крестьян, производившие почти три четверти экспортируемого зерна. Сталин стремился к «ликвидации кулаков как класса». Только за первые два месяца 1930 года около 60 миллионов крестьян заставили вступить в колхозы. Два года спустя примерно 1,4 миллиона человек были высланы «на поселение» в ледяные пустоши на востоке страны. По документальным сведениям, только в одном поезде, отправлявшемся с небольшой областной станции Янценово в Сибирь, был 61 вагон, где ехали около 3500 кулаков. За время поездки умирали около 15 % пассажиров. Один из свидетелей вспоминает, что стал «привыкать видеть по утрам трупы; подъезжал вагон, и больничный конюх Абрам складывал тела умерших. Умирали не все. Многие бродили по пыльным неприглядным маленьким улочкам, едва волоча обескровленные посиневшие ноги, распухшие от водянки, и провожая каждого прохожего умоляющим собачьим взглядом <…> Но им ничего не давали».

В 1933 году около пяти тысяч кулаков и «деклассированных элементов» были вывезены на остров на реке Обь и брошены там всего с несколькими мешками заплесневевшей муки. Кто-то попытался доплыть до берега и утонул в ледяной воде, некоторые стали нападать друг на друга и убивать ради пары обуви или куска хлеба. Некоторые были съедены. Только за один день, согласно официальному отчету, обнаружили пять трупов, у которых «были вырезаны печень, сердце, легкие и мясные части тел (грудина, ноги)». Свидетель вспоминает «красивую девушку», за которой ухаживал охранник Костя Веников. «Он защищал ее. Однажды ему надо было уехать ненадолго, и он сказал своим товарищам: „Позаботьтесь о ней“ <…> Люди поймали эту девушку, привязали к дереву, отрезали грудь, вырезали мускулы и все, что можно было съесть. <…> Когда вернулся Костя, девушка была еще жива. Он попытался спасти возлюбленную, но она потеряла слишком много крови. Девушка умерла. Парню не повезло». В советской системе наказаний каннибализм был довольно распространенным явлением, для тех, кого собирались съесть, даже было название – коровы. Переводчик Сталина, а впоследствии узник ГУЛАГа Жак Росси писал, что «коровой» выбирали неопытного заключенного, которому опытные предлагали бежать вместе с ними. Новичку обычно льстила связь с авторитетными преступниками. Однако он не знал, что, если им не хватит еды, его убьют и съедят».

Тем, кто отвечал за «искоренение кулачества» в СССР, статус присваивался за активное подавление естественной человеческой эмпатии. «Выбросьте в окно свое буржуазное человеколюбие и действуйте как большевики, достойные товарища Сталина», – инструктировали их. «Последние догнивающие останки капиталистического земледелия должны быть уничтожены любой ценой!» Один из таких людей, Лев Копелев, ругал себя за то, что его расстроили звуки детского плача, и рассказывал себе героическую историю, в которой считалось аморальным «предаваться ослабляющей жалости». «Мы сознавали историческую необходимость. Мы выполняли свой революционный долг. Мы добывали хлеб для социалистической родины». Некоторые успокаивали себя, повторяя: «Они не люди, они кулаки».