Статус: все сложно

– Ну же, балеринка, – ищу ее окна. Но, возможно, они с другой стороны дома.

– Кто? – она ответила. Голос тихий и глухой.

– Мила, – сердце останавливается, а душа на осколки. Рваные и острые.

Она молчит. Слышно только шумное дыхание. А я хочу сейчас оказаться рядом и обнять. Прижать к себе. Не отпускать больше никогда. Я ведь обещал.

– Мила, открой мне.

– Зачем? – снова глухо, подавлено. И убийственно пусто.

– Черт, Милка, просто открой. Поговорить хочу, – замолкаю, – пожалуйста. Я с цветами, – будто это в тот же час должно все изменить.

Слышу всхлип. Она сдерживает слезы изо всех сил. Эти образы передо мной. Смахивает слезы, нижняя губа подрагивает, и она ее слегка закусывает. Это снова рвет на части. Все из-за меня. Снова. Ненавижу себя за это.

– Уходи, Глеб.

Смотрю в стену и стараюсь дышать. А внутри больно, и все горит. Тру свободной рукой грудную клетку. Там, где сердце.

– Мила, пожалуйста. Прошу, – готов умолять. Лишь бы впустила. Я готов на все. Абсолютно, только бы больше не говорила мне нет, не убегала, не отворачивалась.

Букет сжимаю. Острые шипы вонзаются в кожу рук. Сжимаю еще сильнее. Это неприятное жжение отрезвляет, заставляет еще держаться за реальность.

– Помнишь, на свадьбе как ты ко мне жалась? Маленькая такая девочка с большими теплыми глазами и вкусно пахнущая шоколадкой. Помнишь? В этом ужасном платье. Как же мне хотелось снять его. Заменить на нормальное. А потом этот танец был. Ты взяла меня за руку и сама повела в центр зала. Твоя ладошка была холодной. Практически ледяной. Уже тогда мне захотелось согреть ее. И тебя. Но я так боялся себе в этом признаться. Мила, слышишь?

Тишина. Но я отчего-то знаю, что она еще со мной.

– Твоя ладошка была в моей руке. Я запомнил это. Только это и запомнил. А как пришел к себе в комнату, а там ты? Спишь. Только сейчас я понял, что ты ждала меня. Сидела, смотрела в окно и ждала. А я…– замолкаю, – ты открыла глаза. И я утонул. Это правда, Милка. Никогда тебе это не говорил. Ты… – сердце стучит отрывисто и больно. Сжимаю челюсти. – Открой, слышишь? Мила! Открой! – Срываюсь на крик. Перед собой вижу только грязную и обшарпанную стену и яркие цифры на домофоне, которые еще не погасли.

Ну же, малышка, нажми на эту дурацкую кнопку. Впусти меня.

– Уходи, Глеб. Не надо.

И все.

Кулаком бью в стену. Там красный кирпич и застывший цемент. Его неровные края, шершавые, больно царапают кожу. Раны начинают кровоточить и щипать.

Бью еще раз. И еще. Пока эта боль не прекратится. Но только она становится все сильней. С каждым отчаянным ударом. Опускаю руки. Костяшки на правой руке сбиты. А в левой повис букет из роз. Их сладкий аромат дурманит. Бутоны с нежными лепестками смотрят вниз.

Передвигаюсь медленно, еле переставляя ноги. Хочется упасть, все силы растрачены, а резервные где-то потерялись.

Оборачиваюсь на дверь. Все еще надеюсь, что она выбежит. Представляю ее в своих домашних шортах и топике. Растрепанную. И такую домашнюю и уютную. Мою.

Когда я понял, что люблю ее?

Может быть, когда увидел на сцене. Там, где она давала волю своим чувствам. Каждое ее движение западало в душу, губило ее, а потом воскрешало.

Или когда подошла ко мне со спины, обняла так несмело, осторожно и прильнула. Кожей чувствовал ее изгибы, как при дыхании грудь то опускается, то поднимается. Аромат теплого шоколада окутывал. И казалось, что мы с ней одни. В мире, во вселенной. Только мы и есть.

А может, еще там, на свадьбе, когда ее холодная ладошка находилась в моей руке. Я несильно ее сжал. Зачем? Просто ощутил потребность так сделать. А она посмотрела на меня доверчивым взглядом, и я первый раз за вечер улыбнулся.

Или когда ушла от меня, убежала, скрывая слезы. Там, после прыжка, когда вдвоем прыгали в бездну. Я ведь Милу так и не остановил, хотя мог. Понимал, что мог. Только спустя несколько минут понял, что натворил.

В нашу с ней первую встречу я увидел ее карие глаза, которые смотрели на меня изумленно, с долей испуга и любопытства. Ей же было лет десять, не больше. Возможно, все началось именно тогда. Я понял, либо брать ее за руку и никогда уже не отпускать, либо бежать и не оглядываться. Я решил, чем меньше я вижу ее в своей жизни, тем безопаснее. Придурок. Хотя мне было всего четырнадцать лет. Что я тогда мог понимать?

Меня бесила ее правильность, идеальность, безупречность. Смотрел на ужинах и тихо раздражался. До зубного скрежета. А после отгонял от себя мысли, как вынимаю тонкую шпильку из ее волос и запускаю в них руку.

Потом так все запуталось, что разобрать было очень сложно. Мы шли словно по лабиринту и в какой-то из поворотов свернули не туда. Это был тупик.

Игра, которая вскрыла больше наших травм, обид, тайн, чем можно было представить. Оголила нас, как провода, затем замкнула и выкинула на обочину.

Почему о важности многих вещей я начинаю понимать только, когда потерял это? Ведь Мила всегда была рядом. Даже в прыжке. Она думала, что я ее опора. Но она ошибалась. Потому что она мое все.

В эту ночь я просто бродил по улицам города. Бесцельно. Ворох мыслей был в голове.