Стазис

– Отказ от того, что дорого? Правильно?

– Может быть. Хорошо, отказ. От чего. Зачем. Ради чего.

– Не знаю, – сказал Крувим.

Он приуныл и присел на траву рядом с домом. Попытался поставить рядом гитару, машинально прислонил ее к почтовому столбу рядом с забором своего дома. Но слишком задумался. Из головы вылетело, что гитара сломана и гриф держится на деке только струнами. Гитара упала с отчетливым звуком. Дмитрий вздохнул.

– Есть все. Чтобы ответить, – сказал он. – Посмотри на нее.

Крувим посмотрел на погибшую гитару.

– Убить свою мать – значит отказаться от прошлого ради свободы и чего-то большего, – сказал он. – Значит, как бы… перестроить свой фундамент, да? Правильно?

– Правильно.

– Но я не хочу. Неужели нельзя без этого? Почему нельзя как-то по-другому перестать бояться смерти? В смысле, ну, как ты говорил… научиться петь по-настоящему.

– Неправильно. Еще раз. Бояться смерти нужно.

– Да, да, бояться, но быть готовым к ней, я помню, – перебил Крувим. – Никак иначе нельзя? Я не хочу вот так.

– Тогда я ошибся, – сказал Дмитрий. – Несколько часов назад. Ты хотел умереть. Но боялся. Теперь жить боишься. Всего боишься. Смешно. Смешно и жалко. Ладно, я пойду.

Он без лишних слов пригнул уши своей шапки, развернулся и побрел от дома. Побрел не в ту сторону, откуда они пришли, а в другую – к Золотым Воротам. Словно хотел пройти город насквозь. Крувим несколько минут смотрел ему вслед, пока Дмитрий не скрылся в рассветной дымке.

– Смешно ему. Жалко ему, – пробормотал он. – А мне гитару, может, жалко. Козел. Надо больно.

Он почувствовал, как в голове закружилось. Как будто присутствие Дмитрия убрало его опьянение, а теперь оно вернулось в самом пакостном виде – уходящее и тошнотное. Во рту появился мерзкий привкус перегара от браги, виски заломило. Очень хотелось пить. Это было слишком странное приключение. Оно по определению не могло закончиться чем-то значимым. «Хотя это относится ко всему в моей жизни», – подумал Крувим. Он достал из колодца ведро воды, напился, остатки вылил на голову и сразу пожалел об этом. На улице все-таки ноябрь, холодно.

В ведре осталось немного воды. Он выплеснул их под яблоню, которую они сажали вместе с матерью и отцом. От отца осталась только эта яблоня и клановая офицерская куртка, которая была Крувиму велика. Раньше он надеялся, что вырастет, раздастся в плечах и сможет надеть ее, не выглядя клоуном. Но годы шли, и становилось очевидно, что статью он пошел не в отца. Он всегда будет слишком мал для этой куртки.

Он вошел в дом. Старался идти тихо, чтобы не разбудить мать, а то придется объяснять, где пропадал и почему так сильно пахнет брагой. Объяснять все равно придется, но хоть поспать можно сперва.

Он аккуратно приоткрыл дверь в спальню матери, чтобы удостовериться, что она спит.

Но ее там не было.

Только аккуратно застеленная кровать – мать никогда не позволяла себе встать, не застелив постель, и лечь спать, не вымыв посуду. Цветок в горшке, который слепил Крувим на уроке труда, вышитая ими вместе занавеска на окне, книжный шкаф, где хранились дневники отца. Читать их было запрещено. Всегда, сколько помнил.

Матери не было нигде.

Крувим пробежался по дому, проверил туалет, умывальню, заглянул даже в погреб. Сейчас пять часов утра, куда она могла уйти? За молоком? Но молоко привозят в шесть. К соседям? Соседи спят. Может, у подруги заночевала… да какие у нее подруги, ей же не шестнадцать лет.

Крувим несколько раз бессмысленно обошел дом, заглянул даже на задний двор и в сарай. Потом набрал еще воды и вылил на голову. В сарае он зачем-то прихватил с собой топор. Просто на всякий случай, тяжелая штука в руках придавала уверенности.

Именно таким – с топором в руках, с бешеными глазами, с мокрыми волосами и перегаром – его и застал староста района Василевский. Он зачем-то постучался, стоя у калитки, хотя Крувим прекрасно видел его из-за забора. И Василевский его видел.

– Ты, значит, пришел, – сказал он смущенно.

– Пришел, а что? – ответил Крувим настороженно.

– Чего? – переспросил староста, и Крувим немедленно вспомнил, что не умеет нормально говорить и люди понимают его только со второго или третьего раза.

Странно, что всего за несколько часов общения с ученым из Стазиса он забыл об этом. Дмитрий ни разу не переспросил его, не пропустил мимо ушей невнятную речь. Словно слушал чем-то еще, не только ушами.

– Ты топор-то положи, зачем тебе, – спросил староста.

– Хорошо, – сказал Крувим, стараясь говорить отчетливее. – Что случилось? Вы чего в такую рань?

– Ждал, пока ты придешь, – сказал Василевский. – Ты, в общем не переживай, все нормально будет.

– В смысле?

– Маша пропала. Мария Константиновна. Пошла тебя ночью искать. Ей сказали, мол, тебя у периметра в шестом секторе кто-то видел, она туда и ушла. И пропала, вечером еще. Но ты не бойся, она, наверное, устала и прикорнула где-то, сейчас мужики проснутся и пойдем дальше искать, патрулям передали, все нормально будет, – сказал Василевский и спрятал глаза.