Стефан Цвейг

Гуляя по берегу, друзья вспоминали покойного Верхарна, его лучшие поэмы и стихи. Роллан поведал Цвейгу о своей работе в Агентстве помощи военнопленным, организованном Международным комитетом Красного Креста в Женеве. Рассказал, как трудно приходилось без выходных находиться в помещении музея Рата «бок о бок с директором, изумительным доктором Феррьером» и отвечать на тысячи писем и телеграмм, приходивших со всех стран от лиц гражданского населения, солдат, интернированных, офицеров.

«В беседах того вечера и последующих дней меня глубоко трогала его тихая грусть, которая окрашивала каждое его слово, та же печаль, которая звучала у Рильке, когда он говорил о войне. Он был полон горечи от действий политиканов, людей, которым для удовлетворения своего национального тщеславия было все еще недостаточно жертв. Но вместе с тем всегда ощущалось сострадание к несметному числу тех, кто страдал и умирал за “идею”, которая им самим была непонятна и на самом деле была просто бессмыслицей»{303}. Уже приближаясь к отелю, Роллан вспомнил и рассказал, как много лет назад в воскресный солнечный день 19 августа 1883 года он с матерью наблюдал за Виктором Гюго, стоявшим со своими внуками на ступеньках отеля «Байрон». Это событие настолько врезалось в его память, что потом Роллан написал об этом восхитительное с кучей мелких подробностей эссе «Старый Орфей».

Свой тридцать шестой день рождения Стефан отметил в Вильнёве у Роллана и на следующее утро перед отъездом в Женеву вручил другу конверт, где лежал дописанный позапрошлой ночью текст, названный им «Testament meines Gewissens» («Завещание моей совести»). В этом эмоциональном и откровенном послании австрийский коллега уверял, что никто не сможет его заставить взять в руки оружие и стать комбатантом, что он скрепя сердце выполняет приказы Военного архива, но не желает и не хочет возвращаться домой. Из этого «завещания» Роллан узнает, что друг всем сердцем хотел бы остаться в Швейцарии до конца ненавистной войны, дождаться угасания в людях империалистической агрессии и жажды крови.

По пути в офис Международного комитета Красного Креста в Женеву у писателя прямо в поезде родится замысел новой печальной новеллы – ведь при встрече на озере Роллан поведал ему в том числе и о судьбах беженцев и дезертиров. Первые предложения сами собой «зашагали» ровным военным маршем на страницы его дорожной тетради: «В летнюю ночь 1918 года, неподалеку от маленького швейцарского городка Вильнёв, рыбак, плывший в лодке по Женевскому озеру, заметил на воде какой-то странный предмет. Приблизившись, он различил кое-как сколоченный из бревен плот; находившийся на нем голый человек пытался продвинуться вперед при помощи доски, заменявшей ему весло».

Так рыбаком будет спасен беглец из России. Местное общинное управление окажет ему посильную помощь в виде одежды, еды и комнаты в гостинице. Бедняге оставалось благополучно переждать окончания войны, но русскоговорящий управляющий гостиницы так и не смог ему втолковать, что домой в Россию, к жене и ребенку в данный момент он вернуться не может. Что в России свергли царя, а существующие границы между странами не позволят ему «прямо сейчас» перебраться к родному дому на Байкале. Несчастный русский солдат по имени Борис не поверит советам и словам и направится не к постоялому двору, а к озеру. «Случай захотел, чтобы тот же рыбак на следующее утро нашел голое тело утопленника. Русский заботливо сложил на берегу подаренные ему брюки, шапку и куртку и вернулся в озеро так же, как перед тем появился из него. О происшествии составлен был протокол, и так как фамилии чужестранца не знали, то на могиле его поставили простой деревянный крест, – один из тех скромных памятников безвестной судьбы, которыми покрыта теперь Европа от края до края»{304}.

* * *

В Женеве Цвейг посещает офис Комитета Красного Креста, пишет о работе этого удивительного учреждения в очерке «Сердце Европы»{305} и дополнительно в книге, посвященной беспримерной жизни и творчеству Ромена Роллана. Его героической биографии и служении человечеству первые полтора года войны в «единственном интернациональном пункте, связующем нации».

Пребывая несколько недель в этом городе, Стефан по рекомендации Роллана познакомится со многими его друзьями, такими как писатель Рене Аркос, «видевший, как и он, все ужасы войны и ненавидящий их, подобно своему другу, более ясно сознающий драматичность момента… рассудительный, чистый и добрый». Или молодой добродушный поэт Пьер Жув, пылавший «экстазом доброты», страдавший «до последнего нерва от несправедливости мира». Вместе с Жувом Цвейгу предстояло с одной сцены в Цюрихе декламировать стихи: Пьер читал по-французски, а Стефан – отрывки из «Иеремии» на немецком языке. И это во время войны, когда родины двух поэтов-гуманистов продолжали изливать, источать, извергать ненависть друг на друга!