Стефан Цвейг

Подтверждение слов Альфреда мы находим в «Фантастической ночи», где автор устами 36-летнего джентльмена, обожающего наблюдать за окружающим обществом, говорит: «Когда мне встречались красивые женщины, я дерзко, но очень хладнокровно смотрел на их бюст, полуприкрытый прозрачным газом, и про себя забавлялся их смущением, в котором было столько же стыдливости, сколько удовлетворенного тщеславия. Я не испытывал никакого волнения, мне просто нравилась эта игра, нравилось вызывать у них нескромные мысли, раздевать их взглядом и подмечать в их глазах ответный огонек; я, как всякий равнодушный человек, черпал подлинное наслаждение не в собственной страсти, а в смятении чувств, вызванном мною. Только теплое дуновение, которым обдает нашу чувственность присутствие женщины, любил я ощущать, а не подлинный жар; мне нужен был не пламень, а созерцание его. Так я прогуливался и сейчас, ловил женские взгляды, легко отражая их, словно мячики, ласкал, не прикасаясь, упивался, не ощущая, лишь слегка разгоряченный привычной игрой»{158}.

В новелле «Женщина и природа» безводная высокогорная долина в Тироле и каждодневное палящее солнце над громадой Доломитовых Альп вынуждают постояльцев отеля прятаться от знойной жары в комнатах и занавешивать окна плотными шторами. Лишь один постоялец, рассказчик Стефан Цвейг, сядет у входа в плетеном кресле и, прячась «в узкой полоске тени, которую отбрасывал на гравий карниз крыши», станет забавляться излюбленной игрой – незаметным наблюдением за женщинами. «Меня она не замечала. Поэтому ничто не мешало мне разглядывать незнакомку, и я видел, как вздымается ее грудь, как, перехватив дыхание, подкатывает к горлу комок, и вот уже в разрезе платья затрепетала ямка на тоненькой шее, дрогнув, приоткрылись пересохшие губы и снова произнесли:

– Хоть бы скорее пошел дождь!»

Вспомните, что муж Ирены в новелле «Страх» именно наблюдает за игрой незадачливой актрисы, которую сам же и подослал к своей жене, уличив ее в супружеской неверности. Вспомните, что безымянная героиня «Письма незнакомки» годами наблюдает за своим любимым мужчиной, боясь к нему приблизиться и заговорить, и только спустя много лет подавленные чувства прорвутся наружу в ее душераздирающем письме на тридцати страницах. Прочитав однажды новеллу «Двадцать четыре часа из жизни женщины», вам уже никогда не забыть описанные автором наблюдения миссис К., стоявшей в казино перед четырехугольным столом и пристально следившей за руками играющих. Автор подробно и аргументированно уверяет нас, что, «наблюдая за их руками, угадывают по ним все то, что хотят скрыть наигранная улыбка и напускное спокойствие».

Ну и, конечно, показателен пример из новеллы «Смятение чувств», когда постижение семейной тайны гомосексуального профессора и его супруги происходит через наблюдения за их драмой и даже порочное «участие» в ней студента Роланда: «С робким, почти стыдливым изумлением я, неопытный мальчик, заметил, что здесь между двумя существами лежала тень от какой-то постоянно развевающейся, невидимой, но плотной ткани, безвозвратно разделившей этих людей; и впервые я понял, сколько тайн, не проницаемых для постороннего взора, скрывает брак».

Когда придет время вить свое семейное гнездышко, писатель поймет, что, во-первых, наблюдателем в данном случае точно остаться не получится. Что только чужой брак – это хлеб и зрелище для психолога и психотерапевта, а свои семейные узы, как и собственная израненная душа, – сплошь потемки и тайны. То интимное пространство, та игра, которая требует для гармонии и равновесия участия двух партнеров – «шахматы, так же как любовь, требуют партнера» – и все возникающие проблемы нужно решать сообща, а не наблюдать за их самостоятельным развитием и финалом, как за чужой шахматной партией.

У Гёте в Веймаре

Кто не видит вещим оком
Глуби трех тысячелетий,
Тот в невежестве глубоком
День за днем живет на свете.

И. В. Гёте

В феврале 1907 года Стефан Цвейг окончательно решил съехать с квартиры родителей и арендовать в Вене отдельное жилье для работы. «Я специально выбрал маленькую и в пригороде, чтобы высокая плата не стесняла моей свободы. Я не покупал слишком хорошей мебели, потому что не хотел ее “жалеть”, как мои родители, в доме которых на каждое кресло полагался чехол, снимавшийся только с приходом гостей».