Стеклянная гора

Я пишу каждый день, затевая
небезопасную тяжбу
со своею страной, старомодную,
как стихи с перекрестной рифмовкой.
А тем временем дети
отовсюду выходят во двор
и всем отпускают грехи. Трудно
книгу закончить, попробуйте написать
о соломенных тонких лучах –
они светят из детства, и в сегодняшнем дне
не кончаются,
а текут сквозь предметы туда,
где параллельные скрещиваются,
и все знают друг друга
по детским ласкательным именам.
Жить монахом в миру,
что почти невозможно,
и писать,
что также почти невозможно сегодня,
ничего не скрывая
из того, что дано на письме.

55.

Мы изменимся. Время еще позволяет,
потому что теперь и Фома
размышляет о бессмертии душ:
вот придут - и докажут ему.
Так бывает, что утром
в оконном стекле у тебя за спиной
я вижу свет,
подробно описанный Муни.
Выше, выше кивайте мне вслед,
монашеские куколи анестезиологов,
я хотел бы уйти в эту осень,
так прекрасна она. Выше трубы,
сторукие клены,
герольды осеннего леса!

56.

Природа почти незаметно
прореживает поколения,
пустяк - то, что нам предстоит.
Спасибо,
густеющий строй языка,
старинная музыка, рябь
по воздуху плещущих флексий
(на них-то слова и возносятся
к небесам). Это песня,
которую дед начинал,
взбираясь на хоры своей водокачки,
и поет до сих пор, покашливая,
если Там его еще мучат болезни.
Мы попросим у Бога работы
и будем прилежны, чтоб после
уснуть - там, где дед напевает
солдатскую песню.

57.

Вечер в маленьком городке.
Девочек водят на реку курсанты
с красными кончиками ушей.
Звезды падают косо,
как по линейкам ученических тетрадей,
трамваи приплясывают на поворотах,
и воскресенье смотрится в воду
между самодельными поплавками
и размокшим хлебом.
Это лето не щедро —
оно разрезает яблоко
и меньшую долю
подает мне, а от большей
откусывают девочки и курсанты
с сухим яблочным соком на губах
и представляют себе,
что уже давным-давно целуются,
а городские сады
подходят со всех сторон
и закрывают их ветвями.

58.

Меня окружают женщины,
они чешут волосы над моей кроватью,
они приносят теплую воду
в высоких жестяных кружках
и смотрят, как я пью,
а я и не знаю, которая из них –
моя мать.
Я сплю и вижу своих сестер,
девочек, пахнущих ежевикой,
и кто-то другой выводит их за руку
под дождь
и идет босиком
по крошкам именинного пирога.
Я просыпаюсь утром
с молочной ириской во рту,
и опять женщины чешут волосы,
их локоны проходят надо мной
темными волнами, и за гребенкой
вспыхивают электрические искорки звезд:
это моя мать
и та девочка, которая еще
подрастет и родит мне сына.

59.