Стеклянная гора

...И чайки чего-то просили у моря для нас:
хорошей погоды, подброшенной волнами рыбки
с блестящим брюшком, перламутровыми плавниками.
А солнце садилось на спины встревоженных птиц
и крыльями их поводило в оранжевой пене прибоя.
За первым теченьем стиха начиналось второе,
и прошлое разом теряло свой вкус -
так пресные реки текут и текут в океан,
пока не застынут, пока не придут и не скажут:
Весна. И снова захочется водам обняться,
и пресную горечь той солью морской осолить,
которая нас в сентябре отыскала:
течет с полотенца, стоит на губах,
когда ни проснешься, когда языком ни коснешься
своих ли, чужих - без разбору...

***

Юг проветрен как спальная комната,
будто нету у лета предела.
Но гляди -на зеленом шиповнике
первая ветка созрела.
И все менее теплые волны
бьют о берег все более веско,
и все тянется пляж незаполненный,
и флажок развевается детский.
И такое приходится вынести
на допросе у Синего моря,
что не стыдно грехов и провинностей,
но душа не несет их - не может.

52.

Перед тобой закроют магазин,
пойдешь, в себе воображая старость,
и в запотевших стеклах вид товаров
расплывчат так, как слишком уж вблизи
увиденная жизнь. Теперь недаром
боишься писем, и теснят в груди
провинция, тоска, психоанализ.
А ты немытой улицей пройди,
ложись, в пустой постели поваляйся,
не зная дела. И не приведи
Господь тебе соревноваться в слове.
Деревья накрутили бигуди и ждут весны.
Должно быть, наготове
соседи-малыши с большим мячом.
И только ты, выходит, не при чем.

53.

Подробности вошли в мои стихи.
В горах посуды, фонарей, трещеток
зачеркнутых (читай черновики)
зарыта и пробьется ненароком
та золотая жилка, чьи витки
уводят в землю загодя, до срока.
Но не затем, чтоб в норах напрямки
ползти к Москве, слепою тычась мордой,
а чтоб сильней играли желваки,
чтоб разогнуться в небо, чтобы город
поднять в руках. Пожалуй, не таким
как я, садиться и марать бумагу.
Морковному, застиранному стягу
один, тайком и вслух, побатальонно
я присягал. Но в нынешних знаменах
густеет время, закипают краски
пунцовой, кумачевой кровью лет.
Я не желал бы и господской ласки,
и в отреченьи преступленья нет,
и белая бумага - не указка,
во всяком случае, на этот свет.

54.