Стеклянная клетка

Воодушевленные вначале патриотизмом и желанием внедрить компьютеры в торговлю, государственное управление и науку, большие коллективы психологов, физиологов, нейробиологов, инженеров, социологов и конструкторов начали обращать свои таланты и дарования на изучение взаимодействия людей и машин. Их внимание сосредоточивалось как на полях сражений, так и на производственных предприятиях, но цель была вполне гуманной: объединить людей и технологии в плодотворный, устойчивый и безопасный симбиоз, в гармоничное партнерство, позволяющее использовать лучшие свойства и качества обеих сторон.

Так, по крайней мере, должно быть. Однако слишком часто открытия и идеи эргономики, или, как ее сейчас называют, инженерной психологии, попросту игнорировали или, в худшем случае, душили на корню. Заботу о влиянии компьютеров и других машин на душу и тело человека обычно не берут во внимание из стремления добиться максимальной эффективности, скорости и точности или просто из желания получить как можно бо́льшую прибыль. Программисты, как правило, очень плохо знают эргономику и совершенно не интересуются достижениями инженерной психологии. Все усугубляется еще и тем, что инженеры и компьютерные специалисты, увлеченные математикой и логикой, не испытывают интереса к рассуждениям специалистов по эргономике. В 2006 году патриарх этой науки, Дэвид Мейстер, оглядываясь на свой жизненный путь, писал, что он и его коллеги всегда плыли против течения и внедрение достижений казалось им неожиданностью. «Ход технологического прогресса, – резюмировал он, – привязан к стремлению к прибыли; следовательно, прогресс мало задумывается о человеке» [14].

Так было не всегда. Люди впервые начали размышлять о техническом прогрессе как о движущей силе истории во второй половине XVIII века, когда научные идеи просвещения стали воплощаться в машиностроение. Не случайно то время стало эпохой политических потрясений. Демократические, гуманистические идеи просвещения увенчались революциями в Америке и Франции, и идеалы этих революций направили взгляды общества на науку и технику. Технические новшества высоко ценились (если не рабочими, то, во всяком случае, интеллектуалами) как средства политических реформ. Прогресс определяли в социологических понятиях, отводя технологиям вспомогательную роль. Такие мыслители просвещения, как Вольтер, Джозеф Пристли и Томас Джефферсон, видели цель развития новой науки и техники в том, чтобы они смогли стать инструментами разумного переустройства общества.

К середине XIX века реформистский взгляд на прогресс, по крайней мере в Соединенных Штатах, был оттеснен на второй план другим понятием прогресса, связанным именно с технологиями. «С дальнейшим развитием промышленного капитализма, – пишет Маркс, – американцы с непомерным пылом приветствовали развитие науки и техники, отделив его от целей социального и политического освобождения. …Вместо этого они устремили взгляд на инновации в наукоемких технологиях, которые сами по себе являются достаточным и надежным основанием прогресса» [15].

Едва ли стоит удивляться тому, что уже в наше время возможности компьютеров, как предполагала Бэйнбридж, определили разделение труда в сложных автоматизированных системах. Для увеличения производительности и снижения издержек на оплату труда контроль над самой разнообразной производственной деятельностью возлагают на компьютерные программы. По мере совершенствования их власть становится еще более всеобъемлющей. Чем больше технологии, тем лучше! Операторам из плоти и крови оставлены лишь те виды работ, до автоматизации которых пока не додумались составители программ, – вмешательство в производство в случае отказа автоматики. Людей все дальше и дальше оттесняют от «замкнутой петли» – от цикла, состоящего из действия, обратной связи и принятия решений в ходе текущих операций.