Стеклянная тетрадь

Говорят, что каждый индус хочет в старости побывать в этом месте, чтобы приготовиться к смерти. Когда он умрет, его сожгут, а прах опустят в воды Ганга.

Добравшись до середины Ганга, лодочник бросил вёсла, чтобы дать нам возможность насладиться видом Бенареса издали. Город напоминал картинку из книги сказок. Отсюда не было видно грязи, обшарпанных и заплёванных храмовых стен, не чувствовалось зловония, не оглушал общий шум. Отсюда город был похож на причудливое творение насекомых, выгрызших в белых и розовых камнях ровные ряды окошек и дверей. Дворцы магарадж громоздились друг на друга, отовсюду высовывались причудливые башенки храмов, возвышались мощные каменные стены, сбегали вниз широкие полосы лестниц, а внизу, у самой воды, колыхались разноцветные тряпичные навесы и зонты, кое–где тянулся к небу черный дым.

— А можно ли посмотреть, как сжигают покойников?

— Можно. Тут всё можно. Бенарес открыт для всех.

Это правда. Бенарес не таится. Он не изображает из себя священного места. Он просто есть священное место. Он живёт своей святостью и не кичится ею. Святость привычна для него и естественна, как сама жизнь, являющаяся пример того, как самое чудесное и святое может сделаться в глазах человека скучным и неприглядным. В двух шагах от разложенных на песке покойников может устроиться парикмахер или же могут трудиться рабочие, занимаясь починкой вытащенного на берег баркаса. Вдоль берега полным–полно всевозможных речных посудин, многие из которых давно уже не спускались на воду и служат пристанищем для тех, кто хочет получить за небольшую плату ночлег на Ганге.

Мне запомнилась светловолосая девушка, почти девочка. Она стояла на носу прогнившей баржи, одетая в вызывающе открытый купальник европейского пошива, и бросала в Ганг латунную посудину на верёвке. Она ловко управлялась с той посудиной, поднимала её на борт, жадно выливала воду себе на голову, в блаженством запрокинув голову, и снова швыряла верёвку вниз. Некоторое время мы покачивались на волнах напротив неё, а она всё обливалась и обливалась, как заворожённая. На её груди пылал золотой католический крестик.

В Бенаресе встречается много белых людей, влюблённых в индуизм, некоторые мечтают стать отшельниками, носят жёлтую и оранжевую одежду, спят на циновке, едят простую пищу, бреют голову.

Обогнув пару лодок, с которых только что сбросили в воду мертвецов, мы вскоре подплыли к тому месту, где были свалены груды бревен и досок. Нашему взору предстали служители священного ритуала кремации. Они выглядели обычно, одетые в потные майки, короткие просторные штаны или же в обмотки. Они суетливо носили дрова из грузовых баркасов.

Вскоре мы подплыли к тому месту, где перед стенами храма множество людей сваливало на берегу доски и бревна. Там происходило трупосожжение. Множество любопытных сидело на ступенях, поднимавшихся от реки вверх к воротам храма. По этим же ступеням бродили худые коровы, вылизывая грязные камни. Какая–то собачонка с облезлым хвостом выгребала кусок мяса из груды остывших углей — возможно, не сгоревшая часть человеческого тела. Одинокая молодая женщина сидела возле завернутого в цветную материю мужчины и поглаживала тонкой рукой его лицо. Казалось, что она успокаивала его, убаюкивала. Ее лицо не выражало горя, на нём лежала печать торжественного спокойствия. Рядом с этой женщиной не было никого из родственников, она одна провожала умершего мужчину. Чуть в стороне от неё группа сосредоточенных стариков держала над водой укутанного в белый саван мертвеца и опрыскивала его водой, черпая её ладонями из реки. Ещё дальше мы увидели подплывающую лодку, из которой готовились вынести покойника на берег. Его уже приподняли, но он выскользнул и громко стукнулся головой о дно лодки.

Немного подальше на сложенных дровах лежал другой умерший, которого заканчивали обкладывать ветвями деревьев. Мы остановились, чтобы посмотреть на сожжение мертвеца. Седовласый старик взмахнул связкой хвороста. Его товарищ заговорил, живо жестикулируя, и велел ему, судя по всему, размахивать получше, чтобы огонь разгорелся быстрее и был виден отовсюду. Люди должны видеть дым погребальных костров.

Собравшиеся возле костра певцы начали петь, иногда покрикивая и прихлопывая в ладоши. Пели они очень слаженно, громко, почти задорно. Все они были весьма почтенного возраста, но на их лицах мы видели не скорбь, а радость. Поголосив минуты три, певцы разом замолкли. Пламя костра вспыхнуло ярче. Под треск дров затянул песню певец–одиночка. Через его лоб тянулись две проведенные желтой краской горизонтальные полосы. Певец пел задумчиво, закрыв глаза, широко открывая рот. Он пел для того, чтобы подсказать душе, что ей надо последовать за дымом и подняться от погребального костра к небесам.

Огонь окутывал покойника с неохотой.

Одна нога, уже почерневшая от пламени, то и дело вываливалась из костра. Её приходилось заталкивать палками обратно но она упрямо выскакивала из–под поленьев наружу, будто покойник насмехался над стараниями живых людей.

Я повернулся к нашему провожатому:

— Долго сгорает труп?