Стеклянная женщина

Я сижу в пещере, разглядываю отпечаток башмака в пепле и жду. Ощупав рубаху, я обнаруживаю, что она промокла, и пальцы мои окрашиваются кровью.

Если Олав не явится в самом скором времени, живым он меня уже не застанет. Я закрываю глаза, понуждая собственное тело не сдаваться. Оно хорошо послужило мне, несмотря на рану.

Втолкнув меня в землянку, Олав связал мне руки и ноги. Несколько часов я прождал, что Эйидль придет глумиться надо мной, и кровь моя яростно кипела в жилах.

Меня разбудил удар башмака по ребрам. Я застонал, и Олав рывком приподнял меня.

Передо мной стоял Эйидль. Он улыбался.

– Выглядишь скверно, Йоун.

– А ты, поди, расстроен тем, что я еще жив.

Улыбка его померкла.

– Помни, что страдания приближают нас к Богу.

– Мои страдания приближают тебя к исполнению твоей мечты.

– Не все так расчетливы, как ты, Йоун.

– Ты озлобленный старикашка, Эйидль, – вздохнул я. – Ступай отсюда и дай мне поспать.

– А ты бы не озлобился? – прошипел он, приблизив ко мне лицо. Я видел каждую морщинку на его коже, бледной, как у прокаженного. – Разве ты бы не возненавидел человека, укравшего у тебя ребенка и погубившего твою жену? Она захворала и умерла от горя, потому что жена твоего врага наслала на нее порчу! Разве ты бы не презирал того, кто высмеивал тебя у всех на глазах? Того, кто отравил разум твоего сына…

– Пьетюр тебе не сын! – рявкнул я. – И ты измывался над ним!

– Мальчишкой владел дьявол! – громко взвизгнул Эйидль. – Чтобы совершить обряд очищения, мне приходилось…

– Бить его? – выплюнул я. – Взрослый мужчина избивает ребенка до крови! И это возвышало тебя в собственных глазах? Трус!

– Надо было избивать его еще сильней, чтобы спасти его душу. Чтобы уберечь его от твоего греха.

Я дернул связанными руками, представляя, с каким упоительным хрястом мой кулак врежется в череп Эйидля.

– Ты мучил Пьетюра, потом вышвырнул его на мороз и потребовал вернуть его обратно, чтобы издеваться над ним и дальше. Изверг!

Эйидль дернулся.

– Я сделал все, чтобы защитить его. Я любил его. Я… все еще люблю его, но он… пропащая душа. – Губы его сморщились, глаза заблестели.

Я почти почувствовал жалость к нему. Я смягчился.

– Пьетюр – хороший человек. Поговори с ним. Вы можете помириться.

– Ты глуп, Йоун. Ты пожертвуешь собой ради спасения тела Пьетюра вместо того, чтобы очистить от греха его бессмертную душу.

– А ты, значит, душу его спасаешь?

– Смейся-смейся. Но Господь изгнал Адама из рая и позволил ему самому выбирать путь праведника или грешника.

– Пьетюр грешен не больше, чем любой другой.

Эйидль встал на колени и прижался губами к моему уху. Я чувствовал исходящий от него сухой жар, как будто его неистовая религиозность была пламенем, горевшим у него в груди.

– Он порочный человек, – прошептал Эйидль, – такой же, как и ты.

У меня перехватило дух.

– Анна рассказала мне, кто ты таков. Прежде люди ни за что бы в это не поверили. Но теперь ты убийца. Ты убил Анну, чтобы никто не узнал правды. Вскоре вся Исландия узнает о твоих извращенных наклонностях. На альтинге тебе отрубят голову. Люди станут плеваться, произнося твое имя.

Стены сжимались вокруг меня. Я видел один лишь горящий взгляд Эйидля.

Он продолжал:

– Душа твоя будет вечно корчиться в адском пламени, и повсюду будут говорить о твоих преступлениях и проклинать тебя, покуда имя твое не изгладится из людской памяти.

Я хотел ответить, но мне не хватало воздуха. Это было ложью. Я ничего себе не позволял – только разные мысли иногда приходили мне в голову в ночном мраке. Думал ли обо мне Пьетюр? Подозревал ли он что-то? Я потряс головой, и меня вырвало.

Эйидль снова склонился надо мной. Глаза его наполнились всепожирающей чернотой.

– Я знаю, через что должен пройти Пьетюр, чтобы освободиться, очиститься и стать праведником – таким, каким я пытался его сделать. У него не должно быть иного друга, иного утешения в этом мире, кроме Господа. И тогда он снова обратится к Богу. И тогда душа его спасется. А ты умрешь. И будешь гореть в аду.

Я пристально смотрел на него.

– После твоей смерти Стиккисхоульмюр преобразится, – ядовито продолжал он. – Наконец-то здесь все будет так, как угодно Богу.

Я заглянул прямо в его мертвые глаза.

– Ты мне отвратителен. Будь ты моим пабби, я бы зарезал тебя во сне.

Эйидль отпрянул, перевел дух, отвернулся от меня и забарабанил по двери. Олав открыл, и Эйидль выскользнул наружу. Дверь за ним захлопнулась, и настала темнота.

В темном чреве ночи я проснулся оттого, что кто-то скреб по стене прямо над моим ухом. Я так и подскочил, отчаянно жалея, что у меня нет ножа: я не ел и не пил уже так долго, что готов был проглотить что угодно. Но, когда скрежет раздался опять, я понял, что для животного он слишком размеренный и настойчивый.