Стеклянный ангел

Когда через несколько мгновений она очнулась, то с ужасом увидела, что подол ее платья в крови. И она поняла, что все кончено. Все кончено для нее — навсегда. В ней больше не было Ромкиной любви, в ней больше не было Ромкиного сына. И она завыла, словно дикий зверь, чувствующий приближение смерти.

Потом вынула из кармана стеклянную фигурку и вложила ее в темную безжизненную ладонь. С трудом выбралась из машины и пошла к реке, тяжело перекатывающейся на черных, заросших лишайником, валунах.

Река приняла ее. И обмыла своими теплыми водами. И утешила. И успокоила.

Она больше не плакала, слезы каменным сгустком застыли где-то в самой глубине ее мертвого сердца. Не торопясь, она вышла на берег, переоделась во все сухое и чистое, и глухой проселочной тропой отправилась туда, где по широкой пыльной дороге ехали большегрузы, державшие свой путь в далекий чужой город, призывно сверкающий разноцветными огнями. Туда, где ждала ее другая жизнь.

Глава двадцать седьмая

«Задумывая чёрные дела, на небе ухмыляется луна, а звёзды, будто мириады стрел…» В ушах звучала музыка, словно радио, которое забыли выключить. Ужасно болела шея, видимо от того, что голова его в тот момент, когда он был без сознания, сильно наклонилась вперед, так что подбородок упирался в грудь, и находилась в таком положении неизвестно сколько времени. Наверное, очень долго.

В окно, словно иллюстрация к песне, звучащей в ушах, светила луна. Не черная, конечно, обыкновенная — желтая. Но только огромная… Неестественно огромная. Миша прищурился: может быть, это оптический обман? Удивился: какая ерунда лезет в голову, а главное ускользает.

Главное же состояло в том, что он сидел, привязанный к стулу, руки были отведены назад и крепко связаны. Он почти не чувствовал кистей, они онемели. Он попытался пошевелить ими и не смог, ни один палец не двигался. Ноги тоже были крепко привязаны к стулу, так, что если бы он, в попытке освободиться, стал бы ерзать и прыгать, он непременно опрокинулся бы вместе со стулом назад и ударился бы головой о бетонный пол. И неизвестно, чем бы это могло закончиться.

Рот был заклеен скотчем, внезапно он почувствовал, как трудно ему дышать, и запаниковал, замычал, затряс головой. Холодный воздух обжигал носоглотку и, казалось, совсем не попадал в легкие.

Он замерз, он очень замерз. На улице, наверное, градусов пятнадцать мороза, а здесь, как на улице, ведь все окна разбиты, и дверей нет, и холоду ничего не мешает проникать в это пустое здание и заполнять собой все пространство вокруг неподвижно сидящего человека.

Скоро, совсем скоро он окоченеет и погибнет.

Неожиданно на одной из стен, просматриваемых с того места, где стоял его стул, в уходящей перспективе комнат, следующих одна за другой, он увидел мелькнувший свет.

Он замычал, но это был такой глухой и тихий звук, что он в отчаянии замолк, и только ждал, когда же свет приблизится. Он боялся одного, что это всего лишь галлюцинация, иллюзия расстроенного воображения.

Потом страх другого рода охватил его. "Это она, она возвращается!" — пронеслось в мозгу и обожгло ледяной волной ужаса. Она возвращается, чтобы завершить начатое — прикончить его.

Узкий луч света — скорее всего это был свет фонаря — приближался. Миша в оцепенении ждал, и вот луч заскользил, зашарил по его телу, по его лицу, словно змея, выискивающая, куда бы укусить. Кровь застучала в висках злой барабанной дробью, и дышать стало еще труднее.

Он подумал о том, что самое ужасное заключается в том, что он не сможет сопротивляться, не сможет бороться за свою жизнь до самого конца. Что он беспомощен… и жалок сейчас.

— Алиса, Алиса… — промычал он и тут же умолк, охваченный неистовой, сумасшедшей радостью: это была не Алиса! Не Алиса! Это была Жанна! Она пришла за ним! Она спасет его!

Он засмеялся беззвучно, и заплакал, затрясся всем судорожно сжатым телом.

Она подошла к нему и резким движением рванула скотч на его лице, и он, вскрикнув от боли, глубоко вдохнул и захлебнулся холодным обжигающим воздухом.

— Жанна, Жанна! — простонал он. — Слава богу, слава богу — это ты!

— Тихо, тихо… — сказала она и прижала его голову к своей груди, — тихо…

Потом она отошла от него и исчезла в темноте коридора. Он, замерев и прислушиваясь, ждал ее возвращения.

Она долго не возвращалась, его охватило беспокойство, но он боялся крикнуть, позвать ее, боялся пошевелиться, чтобы не привлечь внимание той, другой, которая, может быть, затаилась где-то рядом и ждет удобного момента, чтобы напасть. С тревогой вслушивался в отдаленный тихий звук, который медленно, по нарастающей, становился громче и отчетливее. Это была нечастая дробь впечатывающихся в пол тонких высоких каблуков.

Кто это идет к нему? Жанна или Алиса? Жанна или Алиса?

Он выдохнул заветное, любимое имя, как только совсем рядом стихли шаги, и он увидел ее силуэт в черном дверном проеме.

— Осторожно, — зашептал он, — осторожно! Здесь где-то Алиса. Она — убийца! Это она — убийца! Она здесь! Я преследовал ее. Она убила Сенина. Будь осторожна, я уверен — она еще здесь!