Стеклянный дом, или Ключи от смерти

Прапор явно был матерым служакой и все делал, как надо. Ситуация, что называется, находилась под его полным контролем. Если сейчас сержант обнаружит у меня в кармане ключи от машины, то можно считать, что я сгорел. В багажнике «кадета» не только мои документы, но еще много всякого добра, извлечение которого на свет равно для меня профессиональной смерти: от баллона из-под закиси азота до пироленты и набора отмычек. Впрочем, я полностью отдавал себе отчет, что если попробую сейчас дернуться под бдительным оком уставленного на меня автоматного дула, дело может закончиться смертью физической. Выбор был невелик, и я, решив пока покориться обстоятельствам, дал себя обыскать.

Но на мое счастье, долговязый, похоже, не имел ни опыта своего напарника, ни особого усердия. Сопя мне в лицо аденоидами, он вяло похлопал ладонями вдоль моего туловища, пару раз шлепнул по пояснице, ткнулся под мышки и, ничего существенного не обнаружив, прогундосил напарнику:

— Чисто, Михалыч.

— Трезвый? — уже более примирительно поинтересовался тот, и я тут же с готовностью, не дожидаясь просьбы, дыхнул.

— Вроде да, — отозвался, понюхав, гундосый и спросил равнодушно: — Отпустить, что ли?

Теперь решение зависело от начальника. Время сгустилось, как патока, секунды тянулись вязкими каплями. Сердце мое замерло, я почти перестал дышать, боясь спугнуть переменчивое настроение прапора. Мне казалось, что я слышу работу его поскрипывающих, словно несмазанный безмен, мозгов.

— Не-а, — помотал он наконец головой. — Отвезем в отделение, заодно чаю попьем.

— Давай, — ткнул меня кулаком в бок сержант. — На заднее сиденье.

Но мне в отделение не хотелось, ничего хорошего от этой поездки я для себя не ждал. И поэтому, сделав по инерции несколько шагов к машине, остановился и заканючил:

— Мужики, зачем я вам сдался? Чего мирного человека тащить-то? Отпустите, ради Бога!

— Мирные по ночам дома сидят, — резонно пропыхтел сержант и резко дернул меня за рукав.

Но я остался стоять на месте, и прапор, по-видимому, расценив это как новый поворот в наших отношениях, решительно шагнул ко мне. Снизу вверх на меня уставилась оскаленная рожа, на которой тускло отсвечивали три равновеликих пятна: два маленьких заплывших глаза, а под ними золотая фикса в левом углу скривленного рта. И буквально в следующее мгновение нечеловеческая боль пронзила меня насквозь: Михалыч коротко, без замаха, но с чудовищной силой ударил меня ногой в пах. Я согнулся в три погибели, глотая воздух ртом и чувствуя, что он весь вышел из меня, как из надувной игрушки. А долговязый Пшенкин, отработанным движением ухватив меня одной рукой за шкирку, другой за пояс, поднял и зашвырнул в машину.

Взревел мотор, «уазик», разбрызгивая лужи, круто развернулся поперек проезжей части и повез меня навстречу злой судьбе. Надо было немедленно что-то предпринимать. Мы, наверное, прокатили уже квартала два, когда я, пересиливая боль, сел и сдавленным голосом, который, впрочем, давался мне без особого труда, заорал:

— Тормози, мужики, я вам здесь сейчас все испачкаю!

Сержант, не дожидаясь команды старшего по званию, надавил на тормоз, и я, воодушевленный, заныл с натуральными придыханиями:

— Вы ж меня из-под куста вынули... Мочи нет, братцы... Вам же тут еще до утра ездить!

Выматерившись, прапор выскочил наружу и распахнул мою дверь. Держась за живот, я вывалился наружу, а он остался стоять прямо за моей спиной, держа опущенный автомат в левой руке: беспаспортный бродяжка больше не вызывал у него опасений. Мне нужно было принять немедленное решение — или кинуться бежать вдоль темной улицы в надежде уйти проходными дворами, или вступить в ближний бой. Первое было чревато пулей в затылок, второе, по сути, являлось уголовным преступлением, квалифицируемым как нападение на сотрудника милиции. Но нелегкий выбор сделал за меня сам Михалыч. Злобно бормоча сквозь зубы ругательства, он занес над моей поясницей приклад автомата и тем решил дело: в конце концов, всему есть предел, и моему терпению тоже. В последний момент мелькнула ободряющая мысль, что это будет сегодня уже не первое нарушение мной закона, а семь бед — один ответ.

В следующее мгновение, резко развернувшись на пятке, я перехватил руку с автоматом, одновременно головой нанося прапору удар в лицо. Мне показалось, что я боднул лбом стенку, да и реакция противника продемонстрировала, что моя атака достигла цели лишь частично: он оглушенно отпрянул, но оружия из руки не выпустил. Тогда я, наоборот, дернул его на себя, и когда Михалыч вслед за автоматом устремился вперед, встретил его хуком слева в солнечное сплетение. Крякнув, он разинул щербатую пасть, обдавшую меня зловонием, и повис на моем кулаке. Нокдаун.