Стеклянный Джек

– На самом деле это короткая и увлекательная история, – сказал Жак. – Но я предпочёл бы не рассказывать её здесь.

– А-а, – разочарованно сказал Гордий. – Я вот подумал – ты так храбро отбрил Марита. Он жестокий человек. Мой отец говорил, что настоящий бог умеет смотреть мужчинам и женщинам прямо в душу. Ощущать ту силу тяготения, что удерживает их дух в целости, и понимать, злая она или добрая. У Марита злая душа, как мне кажется.

– Кажется? – сухо переспросил Жак.

– О, да! – простодушно ответил Гордий. – Вот Давиде, – он огляделся по сторонам, понизил голос: – Давиде злой, но это обыкновенная злость. Марит другой.

Он жестокий. Когда ему нечем заняться, он развлекается, бросая в меня камни. Ему нравится кидать их мне в лицо, когда я меньше всего этого ожидаю. По-моему, он хочет выбить мне глаз. Думаю, если бы у него это получилось, он бы смеялся! – Гордий вздрогнул. Он уже не был таким толстым, как поначалу, – на диете из ганка и благодаря тяжелому труду его тело начало уменьшаться, но зато кожа пошла складками, словно драпировка.

– Нам стоит за ним следить, – сказал Жак.

– Вместе, друг! – дрогнувшим голосом отозвался Гордий.

Дни шли за днями. Жак следил за всеми, кто его окружал. Марит, без сомнения, был склонен к жестокости, но Жак пришел к выводу, что пока наибольшая опасность исходила от Давиде, у которого злость и фрустрация состояли в алхимическом марьяже. Пока что изматывающий труд и неполноценный отдых смягчали его злость, но сложно было предсказать, в какой момент всё изменится. Луон и Э-дю-Ка слишком сосредоточились на соревновании за главенство в группе, чтобы тратить силы на издевательства над Гордием или Жаком. Нет: в этом смысле хуже всех были Мо и Марит. Жак уже видел, что даже непрерывный поток вещей, которые нужно было делать ради выживания, не мог полностью отвлечь их от чувства неудовлетворённости. Им было скучно, их переполняла злость, и, хотя большую часть времени они с мрачным видом наблюдали за тремя альфами, Жак знал, что совсем скоро они захотят отыграться на тех, кто ниже рангом. Рано или поздно они должны были выместить свой гнев на Гордии или на нём. Будет как минимум больно, и всё может закончиться смертью.

Одиннадцать лет; так долго он не протянет. Как и Гордий. Надо выбираться отсюда. Ему-то уж точно надо.

Но пока что три альфы и парочка альфа-бет львиную долю времени тратили на игру в доминирование.

– Я был занозой номер один в заднице Улановых, – объявил Давиде. – Знаете, кто меня арестовал? Бар-ле-дюк! Собственной персоной!

Жак навострил уши.

– Ты прям такой уж важный? – мрачно поинтересовался Марит. – Лучший фараон Улановых сам пришел за тобой?

– Бар-ле-дюк! – повторил Давиде.

– Не верю ни единому слову, – сказал Э-дю-Ка. – Думаю, тебя сцапала какая-нибудь мелкая полицейская сошка, как и всех нас.

– Не хочешь верить – не верь! – сказал Давиде. – Бар-ле-дюк, знаменитый Бар-ле-дюк лично взял меня под стражу. Я стоил Улановым миллиардов кредитов. Я был врагом Солнечной системы номер один.

– Давным-давно, – сказал Марит, – психов помещали в лечебницы, а не тюрьмы вроде этой! Не слушайте вы его хвастливый бред, слушайте меня – я правду расскажу. Про меня сняли кино. Я натуральный Джесси Джеймс[6]. Я знаменитость в сотне поселений.

– В сотне трущобных пузырей, видимо, – заметил Давиде.

Луон воздерживался от такой бравады, но остальные развлекались от души. Жак наблюдал за тем, как Гордий тянется к ним, словно ребёнок. Как-то раз, не в силах больше хранить свой секрет и понадеявшись на сближение с Луоном, Гордий позволил себе чуть-чуть похвастаться: он поведал о том, как был богом для своего народа. Это оказалось ошибкой. Луон всё передал остальным, и Гордий превратился в парящий посреди пещеры раскрасневшийся ком, который Э-дю-Ка, Марит и Мо обстреливали язвительными остротами. «Так ты тот самый Бог, о котором мне рассказывал проповедник!» – «Эй, Бог, сотвори чудо и вытащи нас отсюда! Давай – джантируй[7] нас куда-нибудь на свободу, чтобы воздух был чистый… и чтоб там было тепло».

– Он обретёт чудотворную силу, – саркастическим тоном проронил Мо, будто разъясняя какой-то важный теологический парадокс, – только после того, как будет распят. Если запытать его до смерти, он воскреснет, и тогда-то начнётся волшебство.

– Вы не понимаете, в чём смысл космической религии, – взорвался Гордий, которого насмешки вынудили забыть об осмотрительности. – Я бог не в духовном смысле. Божественная сущность пребывает повсюду, а я лишь её материальное, сферическое воплощение. Или… – Он сник. – Я был им. Был. Теперь я ничто. – Он начал плакать, слёзы лились у него из глаз и, превращаясь в маленькие серебряные сферы, уплывали прочь, – Теперь я даже меньше, чем ничто! – взвыл он. – Я всё потерял! Лучше убейте меня прямо сейчас, чтобы я вам больше не мешал!

– Хватит шуметь, – с раздражением рявкнул Э-дю-Ка. Он был достаточно близко для удара и врезал Гордию по животу, на котором складками висела кожа.