Стеклянный мост

Он подошел ко мне так близко, что я была вынуждена выпрямиться во весь рост.

— Зачем ты занимаешься подпольной работой? — спросила я.

— Обожаю евреечек.

— Я так и думала.

— Мне приятно рисковать ради них.

— Это я тоже заметила.

— Где хозяева?

— В поле. Хочешь — позову?

Он засмеялся своим отрывистым хохотком, который, как мне бросилось в глаза еще при первой нашей встрече, сопровождался судорожным подергиванием плеч.

— Они все равно не услышат.

Он попытался обнять меня.

Я рванулась к коровнику, схватила с тачки вилы и повернулась к нему. Он по-прежнему стоял между тычинами, увитыми фасолью, спиной ко мне; продолговатые листья веночком легли ему на шею. И тут я поняла, куда устремлен его взгляд. К ферме подъезжал грузовик с немецкими солдатами; шофер сбавил скорость и затормозил у ворот. Рулофс попытался принять непринужденный вид — руки в карманах, голова чуть склонена набок, — но я чувствовала: он в панике. Четверо солдат в касках, сидевшие в кузове, как по команде, повернули головы в нашу сторону. Собака выскочила из конуры и залаяла, куры взбудораженно клевали что-то во дворе — ничто больше не двигалось между немцами и нами. Солнце палило, не было ни ветерка.

Один из солдат вышел из машины и направился к нам; он снял каску, расстегнул ворот френча и шагал размеренно, без спешки. Тропинка, по которой он приближался, была длиной метров тридцать. Тут я увидела, что Рулофс поднял корзину со шпинатом и, пригнувшись, идет по полю. Солдатские сапоги буравили в песке впадинки, которые тотчас же затягивались. Когда он подошел ко мне, каблуки его покрытых пылью сапог щелкнули. Он спросил, не найдется ли у меня попить — воды или молока. Это было бы sehr liebenswurdig[9] с моей стороны, добавил он, потому что сегодня furchtbar heiss[10]. Он снял фляжку с ремня и протянул мне. Я кивнула головой, будто смысл его просьбы дошел до меня только теперь.

В кухне я никак не могла найти то, что мне было нужно. Я искала молоко, а хозяева поставили бидон в ведро с водой. Я ощупью наливала флягу, чувствуя, как по рукам текут струйки, слыша, как звенят брызги на каменном полу. Половина пролилась мимо. Я наполнила фляжку до краев и обтерла ее.

Потом я смотрела, как они по очереди пьют в машине. Это тянулось бесконечно, и я принялась мести двор с таким ожесточением, что куры кинулись врассыпную, а собака укрылась в сарае. Грузовик тронулся, и мне пришлось опустить метлу, когда солдаты дружно мне отсалютовали.

Лишь после того, как машина скрылась за поворотом, Рулофс появился из-за тычин с фасолью. Лицо его посерело.

— Тоже хочешь пить? — спросила я.

— Кофе есть?

— У них всегда есть кофе.

На керосинке целыми днями грелся кофейник с мешаниной, которую я называла "деревенской смесью" и в которой преобладал цикорий. Лучше всего было пить ее, разбавляя теплым молоком. Я наполнила две чашки и села за стол напротив него.

— По-моему, он принял тебя за хозяина.

— Тебе нельзя здесь больше оставаться.

Он барабанил пальцами по голубой клетчатой клеенке.

— Если бы он заметил во мне что-нибудь подозрительное, они бы уже давно вернулись.

Я выглянула в окно. Все спокойно, наконец-то можно снять платок.

— Не верю я им. Вот увидишь, они вернутся.

— Но ведь документы у меня в полном порядке.

— Откуда мне знать, что они придумают. Может, начнут патрулировать здесь, на польдере. Теперь оставаться на ферме опасно. Я найду тебе другое место.

— А я успела привыкнуть к этому.

— Завтра же переправим тебя. Соберись пораньше. Сам я не смогу прийти за тобой.

— Вот и хорошо, — вырвалось у меня. Зря, конечно, я это сказала, подобные замечания только раззадоривали его.

— Ломаешься, значит! Принца ждешь, как я погляжу?

Он не спеша поднялся и утер лоб носовым платком.

Краска вновь залила его лицо, оно даже побагровело. Угольная плита еще не остыла — два часа назад на ней вовсю готовили, — к тому же сильный жар шел в кухню через дверной проем. Но мне здешняя духота не мешала. Разве сравнишь ее с жарким ночным удушьем в моей келье!

— А ты все-таки испугался, верно?

Я уже не боялась его, теперь я знала, что могу справиться с ним, нужно только не слишком показывать свою неприязнь.

— Если и испугался, так только за тебя. Ты же видишь, как я к тебе отношусь. А ты-то сама чего хочешь? Чтобы я, как ты говоришь, держался на расстоянии?

Он вышел из-за стола и хотел обнять меня.

— Не прикасайся!

Я схватила стул и, перевернув, заслонилась им. Мне давно не давала покоя мысль, что в тот злополучный вечер на проселке я должна была решительно отказаться от его помощи, ни в коем случае не брать у него ни документов, ничего вообще, и рассчитывать только на свои силы. Но как часто мы лишь задним числом понимаем, что в данной ситуации следовало вести себя так, а не иначе.

— Ладно, успокойся, — бросил он и направился к двери.

Рано утром за мной пришла Лиз. Так она назвалась. Рулофс предупредил, что пришлет за мной женщину ("Знаю я тебя".). Лиз решила, что лучше идти налегке, взяв с собой лишь самое необходимое. Дорожную сумку снова пришлось оставить.