Стеклянный мост

Когда я спросила Хермана, не собираются ли они скрыться на подпольной квартире, я получила простой ответ. Они были застрахованы от любых недоразумений, об этом позаботился Фред. По-моему, Херман вполне мог выходить на улицу и без звезды, все равно никто не признал бы в нем еврея. Плешь, окруженная венчиком белобрысых волос, бледное лицо, тусклый взгляд — ну точь-в-точь монах, обрекший себя на затворничество. "Надевай рясу, и можешь идти куда угодно". Вот уж он, бывало, смеялся. Нет, он лучше останется дома — хозяйничать у братьев, чем он, собственно, и занимался уже много лет после смерти родителей. Он обожал гладить, особенно брюки, которые готов был отутюжить буквально каждому. Но вид моей юбки тоже иной раз пронимал его. Он вполне мог заявить: "Моя милая, вы сегодня не на уровне, ну-ка, давайте ее сюда, пока у меня утюг горячий". Толстой рукой с иссиня-черным ногтем на большом пальце он поднимал утюг и, поплевав на него, с шумом опускал на влажное полотно, от которого клубами валил густой пар. Херман удовлетворенно вдыхал его, напевая арии из немецких опереток. В особенности он любил "Wenn die kleinen Veilchen bluhen"[7] и "Irgendwo in der Welt gibt’s einkleines bisschen Gluck"[8]. Стоило ему услышать мои шаги в коридоре, и он тут же зазывал меня полюбоваться заглаженными, как отточенное лезвие, складками на брюках наших соседей.

"Теперь им и на люди не грех показаться", — говорил он и, напевая, сновал по комнате.

Он аккуратно развешивал брюки на вешалки, шутливо похлопывал пиджаки, ожидающие владельцев на плечиках, и с довольным видом кивал. Надо сказать, его братья одевались очень неплохо. Сам же он ходил в старых брюках и вылинявшем домашнем халате, от которого нестерпимо воняло капустой.

Фред был десятью годами моложе Хермана. Он достал себе разрешение на велосипед и каждое утро ездил на нем в бюро Еврейского совета.

"Чем же ты занят целый день, Фред?" — как-то спросила я у него.

"Работой, которую нужно выполнять", — строго и внушительно ответил он, чтобы я как следует прочувствовала всю важность его миссии.

К примеру, он готовил списки оставшихся в городе евреев. Работы с этими списками у него по горло. На сегодняшний день из них нужно было вычеркнуть еще сотню имен. Мы не забыли внести в список семью X. с Маюбастраат, менеер Бостон? Проверьте, пожалуйста. И Фред проверял. Шеф был прав. Он действительно не записал супругов X. вместе с их четырьмя детьми — Луи (12 лет), Розет (9 лет), Эстер (6 лет) и Гонда (8 мес.). Такие мелочи очень осложняли работу. Приходилось перепечатывать весь список, составленный в алфавитном порядке, потому что помарки не допускались.

Йаап Бостон был человек серьезный и молчаливый. Когда бы я ни пришла, он сидел на своем постоянном месте в гостиной с книгой в руках. С ним было трудно найти общий язык. В тех редких случаях, когда он все-таки выходил из дому, дело ограничивалось покупкой книг у знакомого букиниста. Встречаясь со мной в коридоре, он приподнимал свою темную шляпу, виновато улыбался и спешил наверх со связкой книг в руках. У него были все запрещенные книги писателей-эмигрантов: Маннов, Цвейгов, Рота, Вассермана, Ноймана, — которые он на всякий случай обернул плотной бумагой. Мне разрешалось брать эти книги.

Поначалу Фред вызывал у меня симпатию. Он был одного возраста со мной, жили мы под одной крышей, а вечера тянулись долго. Иной раз он заходил с книгой, которую приготовил для меня Йаап. Но очень скоро я в нем разочаровалась. Как только мы оказывались наедине, он начинал распространяться об интересных блондинках, которые остались в Зволле, откуда приехали Бостоны. Он честно признался, что в жизни не открыл ни одной книги, и, глядя на мои рисунки, заявил, что ему известен куда более приятный способ проводить свободное время. Внимательно ли я слежу за ходом его мысли? Так вот, войне скоро конец, и он тут же перебирается в Америку, где его ждут неисчерпаемые возможности. Разглагольствования его продолжались недолго — минут через пятнадцать, взглянув на часы, он спохватывался. Ему нужно бежать. На случай, если Херман спросит о нем, я должна сказать, что он скоро вернется. Он подмигивал мне и крадучись спускался вниз. Фред не мог подчиниться жизненному распорядку, который установили для нас оккупанты. Я подозревала, что он и в совет-то устроился работать из-за "аусвайса", позволявшего ему выходить по вечерам. Когда он за полночь возвращался домой, гремел на лестнице, хлопал дверьми и кричал на братьев, упрекавших его в легкомыслии, соседи только неодобрительно покачивали головами. Ничего путного из молодого Бостона не выйдет.

Его постигла та же участь, что и остальных обитателей дома. Кто был "застрахован от неожиданностей", а кто нет, теперь не имело значения. Еврей есть еврей. В наглаженных брюках вошли они в полицейские фургоны. Херман, наверное, был доволен. Вот так надлежит отправляться в путь. Старательно отутюженные стрелки держатся долго, особенно если сидеть не теснясь.

6