Стекло

Не, покачала она головой, я сама по себе. Посижу и поплетусь.

Ну смотри.

И он пошёл прочь. А потом вдруг обернулся и сказал: ну если что, ты любого пацана поймай, скажи Кроху позвать, я приду, помогу, меня тут все знают. Она улыбнулась, не разжимая губ. На самом деле он ушёл, молча, конечно, Кроха, вот же имечко выдумала, дура. Жопой бы ещё назвала, чего мелочиться-то.

Алярин огляделась. Маленький садик, три скамейки, под одной – шприцы, жгуты горкой прямо, видно, тут компания забавлялась. Никто их не гоняет, никто не трогает, никто не знает, что они там в себя толкают. Ну и ладно, зато тут хорошо и спокойно, и даже тень есть, солнце не жжёт, пот не стекает. Можно расслабиться. Она достала пакет. Нет, не пострадал, всё с ним нормально. Что же там такое внутри важное? Или, наоборот, неважное, раз её отправили? Повертела в руках. Документы какие-то, формат подходит.

И вдруг спохватилась – куда идти-то. Куда-то за Сальную улицу, во дворы, это она помнила, а больше ничего – ни номера дома, ни даже как он выглядит, хотя Мамка говорила. Синий, что ли, с белыми полосками, или нет, или это цвет её полотенца просто в общей душевой, привыкла, вот и лезет везде это сочетание, как паразит. Наверное, всё-таки жёлтый с синим. Да тут всё жёлтое с синим, это же Хураан, у них даже флаг жёлтый с синим, или нет, красный с жёлтым с синим, чёрт, или нет, запуталась окончательно, ну их, эти цвета, лучше вообще не различать. Говорят, собаки видят мир чёрно-белым, им лучше, у них клеточка, или полосочка, или точечки, в них-то не запутаешься. А вот скамейка, она как будто в сеточку, это краска так причудливо облупилась, видно, по структуре дерева.

Эй, ты.

А? – она подняла голову.

Там был нарик, высокий, худой, с синими кругами под глазами, и на белой коже Алярин опять увидела своё полотенце, и усмехнулась.

Чё ржёшь.

Он говорил без интонации, не вопрос, не восклицание, не ответ, как будто слова существуют отдельно друг от друга, и он просто зачитывал словарь по алфавиту.

Ничё не ржу.

Есть?

А вот тут вдруг явный вопрос. Она поняла.

Не-а.

А чё сидишь.

Пошла уже.

Она начала вставать. Нога болела, руку саднило, внутри было мерзко. Хлеб только оставил во рту приятное послевкусие, и то хорошо. Нарик наблюдал. А потом сказал:

Стекло надо.

И было непонятно, вопрос это или нет. Хураан, южный центр Стекла. Здесь оно есть, достаточно знать правильную дверь. Откуда у тебя деньги на Стекло, мальчик, ты ж на ногах едва держишься, жуй свой насвай и не выёживайся.

Не надо.

А есть.

Я сказала – не надо.

Он потянулся к ней, недовольный чем-то. То ли тем, что она сидела в садике, где всегда сидел он, то ли тем, что она не хотела его Стекло. Она отбила руку и толкнула его назад – он оказался лёгким как пушинка, сел, плюхнулся на скамейку, ощерил рот. Она сделала шаг вперёд и вдруг поняла, что в самом деле его толкнула, без всяких фантазий, по-настоящему, не сжалась в комок, а наконец нашла кого-то слабее себя, и он ей поддался.

Пожалеешь, сказал он, не вставая.

Она похромала прочь, на ходу натягивая лямки. Куда-то за Сальную улицу же, да? Идти вроде недалече, но по путаным переулкам; с детства она их помнила, но они порядком поменялись. Где-то была трещина в стене, она девчонкой шла мимо неё, и проводила по ней пальцем, и знала эту трещину наизусть – а теперь её уже не было, вроде та же улочка, но всё свежебеленое, аккуратное, только измазаться можно, если плечом по стенке протереться. А там вон жил кот, огромный, рыжий, смотрел на неё каждое утро и вяло мылся шершавым языком; когда его почему-то не было, она скучала и даже завела веру: есть кот – день сложится, нет кота – всё повалится. А кота… а кота теперь не было совсем. Умер, наверное, много лет назад, столько не живут. Значит, не только день, но и вся жизнь будет неудачной. А свалить вину можно будет на кота.

Она улыбнулась. Покойный кот поднял настроение.

Направо, теперь налево. Слышен шум – это ревёт Ангердо, местный проспект Шлюх, улица героев. Проспект утыкается в огромный памятник Отцу-основателю, могучему бородатому мужу без имени и племени. Он стоит, сложив руки на груди, но голова его упала, подбородок опущен – то ли он в глубокой задумчивости, то ли в глубокой скорби. Когда она была маленькой, они с пацанами как-то сидели под памятником, а напротив гуляла мамаша с мелким в коляске, и вдруг раздался скрежет, и от Отца отвалился кусок – прямо из локтя выпал и полетел вниз. Алярин рванулась и оттянула коляску, кусок шлёпнулся между мамашей и младенцем, поднял пыль, обдал их страхом. Мамаша выхватила у Алярин ребёнка и побежала прочь, ни «спасибо», ни «до свиданья».

Нет, нет, какой младенец, что вы, эта выщербина на локте появилась ещё до рождения Алярин, ничего не падало, а если и падало, никому не повредило.

А потом Ангердо облюбовали сутенёры, и выросли публичные дома, и Алярин, уличная девчонка, попрошайка, познала в стенах одного из них своего первого мужчину. Слава богу, она потеряла сознание и не помнила подробностей.