Стекло

Вы не ослышались. Уходя из города, он оставил здесь кусочек Тьмы, её зерно. Он оставил своего наследника, своего ребёнка, который поглотит всех нас. Он родится, и над нами раскроются бездны, и наша вера будет попрана, и мы отдалимся от Стекла, и станем от него так далеки, как не были никогда – даже когда ничего о нём не знали. Нас выбросит на обочину, на окраину, мы превратимся в пыль, в тлен, в ничто.

Нет, мощь ребёнка будет не так велика. Это будет обычный ребёнок – по крайней мере первое время. Он будет плакать, как обычные дети, пить материнское молоко, как обычные дети, тянуть ручонки за погремушкой, как обычные дети.

Мы превратимся в ничто, потому что допустим возвращение Тьмы в наш город. Нам не хватило решимости уничтожить её источник – мы лишь изгнали его. Но нам должно хватить решимости уничтожить её послед.

Его родит гулящая девка, просто шлюха с проспекта Шлюх. Только такая и может принять в себя Тьму, дать ей приют – и стать матерью новой. Хотя нет, мы не можем говорить «мать», не можем осквернять это священное слово. У каждого из нас есть или была мать. Но здесь… здесь – я не знаю, что сказать. Найдите верные слова самостоятельно, я уверен, что у вас это получится лучше, чем у меня.

Да, мы должны предупредить Тьму. И это на шаг приблизит нас к Стеклу.

Мы заплатим цену упрёка: на нас будут смотреть, как смотрят на прокажённых.

Мы заплатим цену разрушения: мы выкроим из себя жалость, сочувствие, доброту – и оставим лишь гнев и холодный расчёт.

А потом мы заплатим цену ожидания. Потому что мы не сразу осознаем, что сотворили. Мы будем думать, что совершили страшное преступление – через час, через день, через месяц. Но потом мы поймём – каждый в свой срок, – что наш поступок был не просто единственно верным, но и самым важным в нашей жизни. Мы почувствуем, что Стекло стало ближе, что оно заполнило собой те участки нашего сознания, которые мы освободили для него. И тогда мы выйдем на улицы и поведём за собой толпы, и толпы будут внимать нам, преклоняться пред нами, следовать за нами.

Но сперва надо изгнать Тьму.

Аз есмь Ка, Хранитель спокойствия. Имя моё начертано на древних машинах, мне тысяча лет, и тысячу лет я оберегаю мир от Хаоса. Тысячу лет я стою на страже невидимой двери, тысячу лет бьются в неё змеи и прочие гады, тысячу лет я твёрже камня, прочнее стали, горячее огня, холоднее льда. Нет никого за мной и передо мной, я един и одинок, я всесилен и безгрешен, я вышел из коацервата и останусь последним до Большого разрыва, я – основа жизни и её же предел.

И каждый из вас станет мной, и мы станем едины.

Каждый из вас возьмёт в руку камень, или палку, или нож. И каждый из вас отправится в Белый квартал, и найдёт там женщину по имени Алярин. И каждый из вас ударит её ногой, или рукой, или камнем, или палкой, и каждый из вас изгонит из неё частицу Тьмы, и каждый из вас станет на шаг ближе к Стеклу.

И да настанет Стекло.

Аминь.

8. Любовь

Никто не учил его убивать. Просто один ребёнок в пять лет садится за клавир и играет анданте до мажор, а другой душит шарфом товарища по детским играм. Это равнозначные умения – всё зависит от ситуации.

Двумя годами старше учился мальчик – большой, сильный и глупый. Сперва мальчик задирал младших, позже начал отнимать еду и деньги, потом – собирать дань. Они с подпевалами сидели в беседке в двух дворах от школы, а малышня приходила и приносила, что заказано – деньги, сигареты, вещи. Дети воровали у родителей, отдавали заработанное – не важно.

Он никогда не сталкивался с этим мальчиком лично, потому что был младше, и его друзья попадали в расставленные сети, но сам он – нет. Это не было везением, просто ему нечего было украсть у матери, он ходил в обносках с чужих плеч и прогуливал уроки, чтобы заработать на еду. Мать с отчимом – случайным мужиком, который появился за два года до того и с которым они нажили еще двоих мелких ублюдков, – пили, пили нещадно, и он, семилетний, был главным. Когда ему было три года, мать в невменяемом состоянии подожгла дом, и спас её именно он – растолкал, спящую, тянул и тянул за руку – и уже потом, когда она сидела на земле перед полыхающим домом, спросил: мама, можно я схожу за своим мишкой? После этого мишки никаких игрушек у него не было. Хулиган всего этого не знал, но чуял – по обноскам, по поведению, – что с этого ничего не взять. Кто-то из шестёрок мог дать мелкому подзатыльник, но и только. Они не понимали, что остальных можно было бить, грабить, издеваться над ними, третировать, держать в страхе, а его – нужно было убить. Другого способа спасти свои чёртовы шкуры не было.