Стелла искушает судьбу

И они добежали! Правда, последние метры, проваливаясь по щиколотки в снег, но это были последние метры! И пали на шею Кострову, едва не сбив его — невысокого, но плотного — с ног. Вслед за ними мчались Радкевич, Сиротин, Романов и Новиков. Вдруг раздался раздирающий душу свист, и с криком: «Любимый доктор жив!» — в соседний сугроб впаялась головой пролетевшая по подвеске Извекова — Маньячка. Взметнулись и опали, как купол парашюта, полы ярко-синего халата, отделанного страусовыми перьями. По задумке режиссера, несчастная женщина от счастья воспарила, но парение завершилось истошным визгом — под халатом на Алле Владимировне было только нижнее белье, трусики и бюстгальтер, и, когда ее обнаженный живот вошел в соприкосновение со снегом, она не выдержала.

Совсем заиндевевшая Стелла лишилась дара речи. Она не слышала, как оператор Егор сказал режиссеру:

— Посмотри, как девчонка в образ вошла — слезы на глазах!

А режиссер не слышал оператора.

— Перелет! — зло сказал он и в сердцах швырнул себе под ноги недокуренную сигарету.

* * *

— Вячеслав Григорьевич! Когда Стелке пора будет говорить, пните ее ногой под столом! «Передайте мне соль, пожалуйста!» Запомнила?

— Да, — кивнула Стелла. Ей было несколько обидно, что первая ее роль столь незначительна. Что-то вроде «кушать подано»…

Впрочем, Ирина должна была попросить перцу. Наверное, не стоит обращать внимания на такие мелочи?

Ведь мы снимаемся в кино! За последние два дня этот припев несколько поблек для Стеллы. Так ли уж это здорово — сниматься в кино? Из-за врожденного упрямства девушка отгоняла эту мысль, но та возвращалась и все более тревожила…

Сапоги некрасиво топорщили штанины белого брючного костюма, который Стелла ужасно боялась запачкать за столом. Тапочки, предложенные ей Ирой, на нее не налезли, и пришлось утешаться тем, что ног ее никто не увидит. Да и опасения насчет костюма оказались напрасны. Еда была только за столом, где сидели Огульников, Костров и Загурская. Прокравшийся в клинику обманным путем Огульников «клеил» наивную героиню, старательно ее угощая, а Доктор — Костров ревновал и страдал. Наверное, еды жалел? Перед остальными же на шикарных тарелках лежали журналы «Бурда», раскрытые на изображениях вкусных заморских блюд.

— Правильно, — заявила Ирина. — Мы же психи! Чего нас кормить?

Сначала сцена не шла — журнальчики несколько пришибли актеров, но Радкевич задал тон, бодро тыча вилкой в цветную фотографию жареного гуся, Извекова подыграла, и все, оттаяв, то бишь «разогревшись», откликнулись.

Покрикивая на катавших по рельсам тележку помощников, оператор ловил интересные кадры. Вот лысый Новиков сверкнул железным зубом, кусая пустую вилку, вот Вячеслав Григорьевич, лукаво улыбаясь, протянул Стелле тарелку с журналом, вот Ирина смахнула с блузки непролитые из пустого бокала капли вина…

* * *

— Товарищи! — Ирина подчеркнуто делала ударение на последнем «и». — Товарищи! Если так и дальше пойдет, мы неплохо заработаем! Опять полторы смены!

Вячеслав Григорьевич улыбнулся и достал из потрепанной авоськи батон:

— Давайте чай пить, девочки.

— Ой, Стелка, опять мы с тобой про еду забыли! — вспыхнула Ира.

— Не ты ли мне сказала, что я теперь после шести не ем?..

— Ноги протянешь при таком расписании! На время съемок выдаю тебе индульгенцию.

Ирина приняла из рук Людмилы Васильевны чашки с водой и сунула в одну из них кипятильник.

Стелла замотала головой и отправилась в другую комнату — делать гимнастику.

— Молодец! — сказала ей вслед Ирина. — Но чаю выпьешь!

— Без сахара!

Ирина и Людмила Васильевна переглянулись.

— Характер! — со значением произнесла, покачав головой, пожилая актриса. — Я, знаете ли, Ирочка, после родов очень располнела… Ну, мне на приемных экзаменах в театральный один педагог и сказал: «Куда вам в актрисы? Толстая травести… Фуй!» А я, голубушка, после этого без всякого образования по всем провинциальным театрам лет пятнадцать инженю играла! Будто ему назло. За два месяца похудела, и с тех пор форму держу.

Ирине трудно было представить себе располневшую Людмилу Васильевну, которую вполне можно было назвать постаревшей Дюймовочкой. Вячеслав Григорьевич смотрел на жену как на любимого ребенка, его улыбка светилась теплом и нежностью…

А Людмила Васильевна продолжала:

— Мы ведь всю жизнь на театре… Сначала в Иванове, а потом… потом, когда Петенька умер… Мы уж за город свой и не держались. Наоборот, куда бы подальше… Съездили в Москву — на биржу… Ой, какая я тогда была хорошенькая да молоденькая! Ну и Вячеслав Григорьевич — представительный такой… Мы нарасхват были! Вот… И взяли нас в Новосибирский театр драмы. Мы еще с Борисом Козинецким играли. Он уж тогда расконвоированным был, а до того его прямо из лагеря на спектакли привозили! Много их там таких было. Мы-то хоть и молодые были, а понимали, с какими мастерами довелось поработать… Ну… Почти никто из них после смерти Сталина домой не поехал. Привыкли. Там доживать остались… Какие люди… Какие! Ах, слов нет! — Актриса всплеснула худенькими иссохшими руками.