Стена

Увидев, что к противнику вдруг подошла подмога, а их товарищ пострадал самым жалким и унизительным образом, поляки забыли о рыцарстве и бросились вперед всей гурьбой — теперь уже на двоих. Первыми оказались наиболее горячие — рекруты, едва научившиеся держать оружие в руках, но уже возомнившие себя непревзойденными рубаками. Они толкались и бестолково сшибались друг с другом, не нанося ни одного мало-мальски прицельного удара. Вдруг один из нападавших взвыл от боли и завалился на Григория; в лицо Колдыреву брызнула прямо-таки струя крови.

Уже потом он сообразил, что ранение нанес его союзник, и ранение совершеннейше пустяковое — невероятным по точности ударом он рассек поляку ухо; но, как известно, любая, даже незначительная ранка на голове, из-за множества кровеносных сосудов, кровоточит обильно…

Колдырев стряхнул с себя «смертельно раненого», и тот повалился наземь, под ноги остальным. Споткнувшись о поверженного вояку, упал второй, причем настолько пьяный, что сразу встать ему не удалось.

А неожиданный соратник, напевая, сделал выпад, ранив еще одного нападающего в правое плечо. Тот с коротким стоном выронил оружие. Оставшиеся предпочли отступить на пару шагов и лишь тогда, видимо, разглядели человека, неожиданно и необъяснимо пришедшего на помощь русскому дикарю.

Рядом с Григорием, плечом к плечу, стоял молодой мужчина, закованный в стальную кирасу и в легком шлеме пехотинца. Но то были не польские кираса и шлем-капалин, в этом Колдырев уже научился разбираться.

— Ты кто такой? Чего тебе-то надо? Мы с тобой не ссорились! — заорал десятник, прыгая в стороне на пятках — лучшее, как известно, лекарство от удара в промежность — и закипая еще большей яростью. — Оставь мне эту русскую скотину!

— Ваше право! — последовал ответ. — Ваше право. Может, он и русский, и скотина, но мне он — друг.

Эти слова заставили Колдырева пристальнее глянуть на храбреца, и под козырьком шлема он при отблеске фонаря рассмотрел знакомые рыжие усы.

— Фриц! — ахнул Григорий.

— Яволь! — откликнулся немец, умелым батманом выбивая саблю из рук еще одного поляка. — Как это вы тогда сказали? «Случай надежнее правила»? Имеем повод в этом убеди… Куда ты пятишься, куда пятишься, дурак? Иди сюда, ты ведь, кажется, хотел драться?

Эти слова относились к юноше, у которого явно пропало желание продолжать драку, обещавшую обойтись слишком дорого — союзник русского вращал своей длиннющей шпагой, рубил и колол замысловато и без малейшей остановки так, словно продолжением собственной руки, притом оставаясь абсолютно хладнокровен.

— Господи помилуй, Фриц, мне жаль, что я втравил вас в эту схватку! — по-немецки воскликнул Григорий. — Я просто не успел удрать…

— Пф! Кажется, не в этом дело… что к вашей чести! — хмыкнул немец. — Я слышал, что наговорил тот краснорожий кретин… Эй, парень! Решил подколоть меня снизу? Это мой… любимый прием… и ответ! Н-на!

— О-о-о! Нога! — взвыл польский солдатик…

Не прошло и двух минут, как половина нападающих была без опасности для их жизни выведена из строя, остальные же продолжали пятиться, не решаясь атаковать опасных противников. К стыду своему, Колдырев вряд ли имел право разделить успех поединка с товарищем. Ибо в этот раз он, сколько ни махал шпагой, так никого из противников ни разу и не задел.

Тут в конце улицы послышался дробный стук подков и замелькали факелы — конный разъезд появился здесь, как водится, с опозданием, но определенно не случайно. Не послушались грозную пани Агнешку, не ушли подальше, и она наверняка послала слуг к местному начальнику гарнизона.

— Прочь отсюда! — закричал кто-то из поляков и мигом ретировался.

Остальные резво последовали его примеру.

Оставшись в одиночестве против двоих противников, протрезвевший десятник переминался с ноги на ногу.

— Нам тоже надо бежать! — воскликнул Фриц. — Останемся последними — первыми будем виноваты. Скорее, Григорий, или ваша любовь к Отечеству дорого обойдется не только вам, но и мне!

Они бросились к коновязи у фонтана и, перерубив уздечки, вскочили на коней.

Не оглядываясь, Григорий и Фриц рванули со двора борделя через хозяйственные задние ворота как раз в тот миг, как патруль въезжал в парадные. Они помчались во весь опор: нужно было убраться подальше, покуда ночные стражи будут осматривать поле боя и раненых, выслушивая их беспорядочную пьяную ругань.

Всадники остановились лишь на окраине города.

— Спасибо, — Григорий, перегнувшись через луку седла, протянул немцу руку. — Думаю, без вас бы меня зарубили.