Стена

Тогда, во второе лето, дело еще не зашло так далеко. Границы пока соблюдались строго. Когда пишу, мне трудно отделить теперешнее мое «я» от тогдашнего, то самое теперешнее «я», насчет которого я не уверена, не растворяется ли оно в большом «мы». Превращение началось уже в те дни. В этом повинны горные луга. Почти невозможно оставаться обособленным «я» в жужжащей тишине лугов под огромным небом, вести мелкую, слепую, эгоистическую жизнь, не желающую слиться с жизнью великого сообщества. Когда-то я безумно гордилась такой жизнью, но в горах вся она внезапно представилась смешной и жалкой, этаким надутым ничтожеством.

Спустившись в первый раз, я притащила наверх последний рюкзак картошки и огромные фланелевые пижамы Гуго. Ночи были весьма прохладные, и мне не хватало стеганого одеяла. До избушки добралась к пяти вечера, она серебрилась и блестела от дождя. Внезапно охватило неприятное ощущение, что мне нигде нет места, но через несколько минут все прошло и я снова почувствовала себя в лугах как дома. Тигр разразился яростными воплями и вылетел мимо меня на улицу. Земля в коробке осталась нетронутой, еду он равным образом презрел. Судя по всему, ему пришлось туго. Вернулся он по-прежнему в глубокой обиде, уселся в угол и повернулся ко мне своим круглым задиком. Мамаша его имела привычку выражать презрение таким же способом. Однако Тигр был еще ребенком, и через десять минут никаких его сил не хватило долее отказываться от общества. Наевшись и помирившись со мной, он направился в шкаф. Я же прибрала в хлеву, выпила глоток молока с лепешкой и залезла в постель, облачившись в огромную пижаму Гуго. Хорошо было убедиться, что в долине все в порядке. Охотничий дом стоит на прежнем месте, и можно даже надеяться, что старая Кошка еще в живых. Ребенком я всегда глупо боялась того, что все, что я вижу, исчезает, стоит только повернуться спиной. Все доводы разума не смогли до конца излечить меня от этих страхов. В школе я думала о родительском доме, внезапно представив себе на его месте пустое место. Позже начинала нервничать, если семьи не было дома. Собственно, я бывала счастлива только тогда, когда все лежали в постелях или все вместе сидели за столом. Надежность заключалась для меня в возможности видеть и осязать. Этим летом дело обстояло точно так же. В лугах я сомневалась в существовании охотничьего домика, а когда спускалась в долину, альпийские луга превращались в моем воображении в ничто. Но разве мои страхи и вправду были такими уж дурацкими? Не была ли стена подтверждением детских ужасов? За одну ночь я невероятным образом лишилась всего, к чему была привязана. А если возможно такое, то и все другое может быть. Как бы то ни было, оказалось, что в свое время мне привили достаточно и рассудительности и дисциплины, чтобы подавлять подобные мысли в зародыше. Не знаю, право, нормально ли это; может быть, единственно нормальная реакция на происшедшее — безумие.

Последовало несколько дождливых дней. Белла и Бычок стояли на лугу, усеянные мелкими серебристыми капельками, щипали траву или отдыхали рядышком. Лукс и Тигр дрыхли день-деньской, я же пилила в сарае валежник. Приходилось топить хижину. Я могу скорее отказаться от еды, чем от тепла, а хвороста вокруг было довольно. Зимние бури обломали сучья на деревьях, маленькие же деревца повыдергали с корнями. Пила там была, пилила она очень плохо, но валежник податлив, и мне не приходилось слишком напрягаться. Дрова носила в дом и складывала в маленьком чулане. Жаль было, что Белла и Бычок остались без подстилки, но лиственных деревьев на такой высоте нет. Хлев, впрочем, был совершенно сухим и чистым, они там не мерзли. Маслобойку, которую я с таким трудом снесла вниз, пришлось с еще большим трудом тащить наверх. Без нее не обойтись. У Беллы было столько молока, что я надеялась запасти за лето топленого масла. На альпийских травах ее молоко стало особенно вкусным; Тигр был, похоже, того же мнения и отрастил бока.

Чистя Беллу, я иногда рассказывала ей, как она важна для нас всех. Она ласково глядела влажными глазами и старалась лизнуть меня в лицо, не догадывалась, какая она драгоценная и незаменимая. Стояла, поблескивая рыжей шкурой, теплая и спокойная, наша большая ласковая кормилица. Я могла отплатить ей только хорошим уходом и надеюсь, что делала для Беллы все, что только может человек сделать для своей единственной коровы. Ей нравилось, что я с ней беседую. Может, она просто любила человеческий голос. Ей не стоило труда растоптать меня и заколоть рогами, а она облизывала мне физиономию и тыкалась носом в руку. Надеюсь, она умрет раньше меня, без меня ее ждет зимой злая смерть. Я больше не привязываю ее в хлеву. Если со мной что-нибудь случится, она по крайней мере сможет выломать дверь и не погибнет от жажды. Сломать хлипкую щеколду мог бы и сильный мужчина, а Белла куда сильнее любого мужчины. Подобные страхи преследуют меня день и ночь. Я отбиваюсь, а они то и дело просачиваются в записки.