Стена

Я просыпалась и босиком вбегала в занимающийся день. Вокруг тихо-тихо, трава покрыта сверкающими каплями; позже, когда солнце поднимется над лесом, они загорятся всеми цветами радуги. Иду в хлев подоить Беллу и выпустить их с Бычком на луг. Белла уже не спит, ждет меня. Ее сын, соня, еще лежит, опустив голову, на лбу — влажные со сна завитушки. Почистив хлев, спешу домой — мыться, переодеваться и завтракать. Лукс и Тигр бегут гулять, напившись парного молока. Дверь весь день открыта, и на постель падают солнечные лучи. А в пасмурную и дождливую погоду в доме становилось неуютно. Это ведь просто крыша над головой, а не приют, как охотничий дом. Но дождь шел не часто и ни разу — дольше одного-двух дней. Тигр играл с бумажками, а Лукс дрых под печкой. Я много возилась с котенком. Собственно говоря, он не был уже котенком — он очень вырос, мускулы окрепли, шерсть лоснилась, роскошно топорщились его густые усы. Он был совершенно не похож на мать: необузданный, требующий любви и в любую минуту готовый на всякие проказы. Страстью его был театр, роли же оставались неизменными: злобный хищник, отвратительный и ужасный; маленький котеночек, беспомощный и вызывающий жалость; задумчивый мыслитель, чуждый всего обыденного (эту роль он ни разу не выдержал более двух минут), и тяжко оскорбленный, уязвленный в своем мужском достоинстве кот. Публика ограничивалась мной — Лукс немедленно засыпал во время представлений, к нему отношения не имевших. Пока не было и следа мрачной меланхолии, время от времени посещающей взрослых кошек. Конечно, в горах у меня оставалось много времени для Тигра, так и получилось, что я стала ему подружкой. Но гораздо более, чем мной, он дорожил своей свободой. Он терпеть не мог, когда его запирали, и по двадцать раз на дню удостоверивался, что дверь или окно открыты. Как правило, его чувству независимости этого хватало, и он возвращался в шкаф спать. Лукс давно бросил ревновать. Полагаю, он не принимал Тигра всерьез. Играл, конечно, с ним иногда, то есть добродушно отвечал на заигрывания малыша, но страдал от его темперамента. Когда на Тигра находило и он сломя голову носился по дому, Лукс глядел на меня с недоумением взрослого, находящегося в легком замешательстве. Мне только ни в коем случае нельзя было забывать похвалить его. Он жил моими похвалами и хотел все снова слышать, что он — самая красивая, умная и лучшая собака. Это было для него не менее важно, чем еда или движение.

За время, проведенное в горах, мы все поправились, но после сенокоса я снова отощала, высохла и почернела на солнце как головешка. Правда, это еще впереди. Я перестала думать о тяготах, которые принесет мне сенокос, и действовала с уверенностью лунатика. Придет время — и будет сделано все, что должно быть сделано. Как лунатик двигалась я сквозь теплые душистые дни и сверкающие звездные ночи.

Иногда я вынуждена была стрелять дичь — по-прежнему отвратительное для меня кровавое дело — но мне удавалось делать его без ненужных угрызений. Очень не хватало холодного родника. Приходилось отваривать мясо, раскладывать его потом по глиняным горшкам и хранить в прохладном чулане в лохани с холодной водой. В ручей я не могла их поставить оттуда пили Белла и Бычок. Тигр предпочитал сырое мясо, а когда сырого мяса у меня для него не оставалось, отправлялся на охоту за мышами. Он набрался опыта и в случае необходимости мог сам о себе позаботиться. И очень хорошо, может, когда-нибудь ему придется перебиваться одному и без моей помощи. А я в ту пору постоянно искала зелень. Съедала любую травку, которая приятно и съедобно пахла. Только один раз я съела что-то не то, и сильно заболел живот. Не хватало крапивы, но ее там почти не было. Похоже, наверху ей не нравится. Все лето было жарко и сухо. Прошло три или четыре сильных грозы, в лугах они казались мне много страшнее, чем в охотничьем домике, где я до определенной степени чувствовала себя под защитой высоких деревьев и возвышающейся за домом горы. В лугах же мы оказывались прямо посреди беснующихся туч. Я ужасно пугалась, как всегда при сильном шуме, и к тому же голова начинала кружиться, как никогда. Тигр и Лукс в ужасе залезали под печку, в другое время это им и в голову бы не пришло. Беллу и Бычка я привязывала в хлеву и закрывала там ставни. Утешало меня то, что они вдвоем и могут прижаться друг к другу, если станет очень страшно.

Но как ни яростны были эти грозы, небо на следующее утро было ясным, а туман клубился только в долине. Казалось, будто луговина плывет по облакам — зеленый, блестящий от влаги корабль на белопенных волнах бурного океана. Очень медленно море иссякало, из него выныривали мокрые, свежие макушки елей. И я знала: назавтра солнце прорвется к охотничьему домику, и думала о Кошке, живущей в полном одиночестве в сырой долине.