Стена

Игорь смотрел по сторонам и ловил себя на странной мысли. То, что он видел в городе — дома, вывески, люди на улице, извозчики, — все казалось знакомым, ничем не отличалось от того, что представлял он, читая книги, где действие происходило в таких же городишках. Не отличалось увиденное и от скрупулезно выверенных декораций многочисленных фильмов, просмотренных Игорем. Чужая память, подсказавшая ему место действия, плотно смыкалась с собственной, хотя и тоже благоприобретенной — из тех же книг и фильмов, а значит, все-таки чужой. Вот почему городишко выглядел этаким ненастоящим, картонно-фанерным, словно за фасадами домов, за магазинными стеклами не было ничего, кроме строительного мусора, оставленного декораторами. Вот почему и люди, спешившие по тротуарам, жили не взаправдашней, а будто бы манекенной жизнью; и даже разговоров их, даже отдельных реплик Игорь не слыхал: слух отключился или просто не ведал он, что именно эти люди могли произносить — вообще люди, толпа, так сказать.

Но иначе и быть не могло в том прошлом, куда путешествовал Бородин, ибо технически путешествие это не имело ничего общего с классическими, описанными в любимых Валерой Пащенко романах. Путешествие в чужую память — дело особое, мало изученное фантастами, неясное, если хотите… А своей памяти о городках восемнадцатого года у Игоря не имелось: что поделаешь — возраст!.. Поэтому, наверно, и давешняя деревня тоже смотрелась неживой. Не населил ее Игорь жителями. Не захотел. Не смог.

Но тем не менее деревня, как пишут в научных трудах, имела место, и город его имел, и так уж требовалось по прихоти чужой памяти, что в городе ощущался явный перебор офицерья.

Чистенькие, подтянутые, штабные, не нюхавшие, видно, пороховой гари, кое-кто с золотыми шнурами аксельбантов, столь легко перебиваемых пистолетной пулей, — рассказ профессора тому порукой. И другие — погрязнее, не такие нафабренные, наглаженные. Скорее всего боевые, пришедшие в город с передовой. Не исключено — серебряные орлы. Одни куда-то спешили, иные просто фланировали, ухаживали за дамами, входили в лавки и магазины, пошатываясь, вываливались из кафушек и из ресторации Ивана Дудко, носящей громкое имя «Валенсия». Почему «Валенсия», а не, к примеру, «Андалузия», Игорь не знал. Похоже, что и Иван Дудко смутно представлял себе местоположение настоящей Валенсии, выбрал название только по звучности да явной «иностранности».

Улица Трехсотлетия дома Романовых упиралась в замечательно просторную площадь с фонтаном посередине. Фонтан сей некогда являл собой скульптурный шедевр: два ангелочка трубили в трубы, а третий, оттрубив свое и сжимая в детском кулачке духовой инструмент, парил над ними, упираясь для крепости босой ступней в кудрявую головенку одного из крылатых музыкантов. Так было, но ныне крылья ангелочкам поотбивали, носы тоже, у одного и над трубой надругались. Более того, чья-то стыдливая или, напротив, похабная рука несмываемой черной краской нарисовала ангелочкам подштанники до коленей. В черных подштанниках, изувеченные, с обломками крыл, они вы глядели сиротливо. Тем более что фонтан не работал, воды не было. Зато на каменном барьере его — тоже оббитом, неаккуратном — сидела настоящая кошка — пятнистая, тощая, с диким взглядом. Кошка меланхолично терла лапой морду, «намывала» гостей в город.

Позади фонтана, в глубине, красовалось трехэтажное здание с колоннами, с двумя одноэтажными флигелями, которые соединялись с центральной постройкой низкими короткими галереями. На круглой купольной крыше вился трехцветный романовский флаг. Офицеров и здесь было — пруд пруди. Пешие, верховые. И — о чудо! — перед колоннадой стоял прекрасный открытый автомобиль, вершина технической мысли, сверкающий черной краской и зеркальной хромировкой, по виду — «бенц» года четырнадцатого. Игорь неплохо разбирался в старых машинах и даже некогда собирал их модельки, выполненные в точном масштабе, с подробностями, аккуратно.

— Что в этом здании? — спросил он Лиду.

— Не знаю, — пожала она плечами. — Какое-то военное ведомство. — И добавила радостно: — А вон там моя гимназия. Видите — улица за домом Махотина? Это Лялин спуск.

Игоря мало интересовала Лидина гимназия. И куда больше — «военное ведомство», судя по всему — штаб и резиденция командования той части, что расположилась в городе. А может, и контрразведка — не спросишь же…

— А что в этом здании до революции было?

— Я же сказала: Махотин жил. Помещик. Очень богатый. У него одних деревень в губернии — штук двадцать, наверно.

— Где он сейчас?

— Уехал. Во Францию, кажется. Сразу после революции и уехал. У него дочка в нашей гимназии училась, только на три класса старше.

— В доме другие хозяева… — задумчиво сказал Игорь, — свято место пусто не остается.

— Ой, там так красиво! — всплеснула руками Лида. — Кругом зеркала, разноцветный паркет, а уж мебель…

— Как вы туда попали?

— Махотин бал давал, когда дочка гимназию закончила. И пригласили нескольких лучших учениц…

— Из милости? — грубо спросил Игорь, но Лида не обиделась.

— Приглашали не из милости. Скорее жест. Но