Стена Зулькарнайна

Специфика здесь, с исламской точки зрения, в том, что в XIX веке понятие производительные силы было сравнительно узким – гораздо уже, чем то, что понималось под «цивилизацией». Сегодня «производительные силы» включают в себя среди прочего производственные и непроизводственные отношения. Юридические отношения супругов – а, стало быть, их сексуальные и эмоциональные отношения – также превращаются в «производительные силы», поскольку паразитические «заработки» адвокатских контор, занимающихся делами супругов, также входят в ВВП страны. И подобным образом все сферы жизни общества превращаются в разновидности производства, становясь отчужденным объектом.

Аллах как вождь правоверных, обращающийся к ним через Пророка, открывает альтернативную перспективу: лишить общество как коллективного вампира своей духовной крови – «внутреннего времени». В этом случае неотчужденное «внутреннее время» возвращает себе абсолютную свободу нетождества внешней среде и становится базой нового смысла, который открывается через Пророка в виде послания подлинного Субъекта.

Указанием на то, что «внутреннее время» превращалось обществом в количественно измеряемый, похищаемый ресурс и служат слова: «Аллах купил…»

Таким образом, в исламском Откровении, точнее, в одном этом конкретном айате, заложена вся политэкономия исламской теологической мысли: тотальная критика «самостоятельного» человеческого социума как тагута, то есть некой машины, которая мифологизируется, являясь предметом поклонения, на самом деле, воплощает в себе чистое зло и деструкцию для вовлеченных в деятельность этого механизма людей.

Призыв Аллаха несет правоверным не просто свободу, но такое ее понимание и такие ее измерения, которые выходят далеко за рамки социальных подвижек от состояния раба к состоянию хозяина. Истинная свобода для человека есть, на самом деле, освобождение от общества, что само по себе есть предпосылка воскресения и вечной жизни в новой онтологии.

Тупики федеральной империи

1

Распад СССР стал непосредственным результатом идеологической и моральной капитуляции советского политического класса, структурно оформленного в виде Коммунистической партии.

Конец «красного проекта» и отказ от интернационалистской советско-коммунистической идеологии впервые радикально поставил вопрос о смысле и целесообразности существования большой России. Во многом это знаменовало возвращение к проблеме, существовавшей в имперские времена в XIX в. и не дававшей покоя Хомякову, Достоевскому, и Данилевскому. Именно три этих мыслителя, будучи далеко не единственными из тех, кто ставил вопрос о проектном целеполагании исторического существования России, попытались дать наиболее подробный и глубокий ответ. Он содержал в себе концептуальную установку на противостояние либеральнорыночному Западу во имя того, что мы сегодня назвали бы «консервативной революцией». Наиболее глубокие апологеты существования Российской империи стояли на крайне правой монархической платформе, продолжая тем самым право-монархическую традицию Жозефа де Местра – самого раннего идеолога «консервативной революции».

«Новая» Россия, сформировавшаяся после 1991 –1993 гг., оказалась в таком интеллектуальном пространстве, в котором она реально не могла воспользоваться ни наследием правых мыслителей царской эпохи, ни идеологическими возможностями так называемого «западничества». Общая атмосфера постмодернизма, слабое понимание сегодняшними эпигонами мировоззрения своих российских предшественников или современных зарубежных политических философов, а также стремительная дискредитация среди широкой публики либерально-рыночных и прозападных иллюзий времен перестройки – все это привело к тому, что режим, установившийся в постсоветской России, оказался в идеологическом вакууме.

На первых порах московские правящие круги полагали эту проблему второстепенной. Советская номенклатура и ее нынешние частично обновленные преемники так и не поняли, что люмпенский цинизм, который они считают «прагматикой», был главной причиной поражения СССР в противостоянии с Западом.

Однако, нигилистическое отношение российского политического класса к идейно-проектной мотивации немедленно привело к масштабным негативным результатам, которые невозможно было игнорировать. Речь идет о национал-сепаратистских движениях, наиболее ярким из которых явилось чеченское «ичкерийское». Его радикальная форма и вооруженный вызов, брошенный Кремлю, не должны затемнять того факта, что носителями этноцентристских установок стали практически все национальности, считающиеся автохтонными на территории большой России, включая даже те этнические группы, которые ранее считались практически ассимилированными или, по крайней мере, лишенными самостоятельных этнополитических амбиций.