Стенающий колодец

– Не знаю, – огрызнулась сова, – стоит ли этим заниматься в такую ночь. Правда, я уже поужинала, и если ты меня не станешь долго задерживать… ай!

И она вдруг стала громко орать, сильно хлопая крыльями, потом наклонилась и крепко вцепилась в сук, продолжая издавать пронзительный визг. Ее, несомненно, кто-то тянул назад. Внезапно сову отпустили, и она чуть не упала, затем, взъерошив перья, резко обернулась и злобно ударила клювом во что-то, чего мне не было видно.

– Ах, прости, пожалуйста, – произнес с раскаянием тоненький звонкий голосок. – Я была уверена, что его легко выдернуть. Надеюсь, тебе не было больно.

– Ничего себе, не больно! – рассердилась сова. – Мне было очень больно, и тебе это прекрасно известно, ты, юная язычница. Перо не так-то легко выдернуть… если бы я только добралась до тебя! Неудивительно, что ты вывела меня из себя. Нельзя и двух минуток посидеть спокойно, чтобы кто-нибудь не подкрался… ладно, хоть на сей раз тебе это удалось… Немедленно отправляюсь в Главное Управление и… – Тут она обнаружила, что ругается с пустым воздухом. – Так, и куда ты теперь понеслась? Кошмар какой-то – вот что это такое!

– О боже! – воскликнул я. – Тебя не в первый раз так обижают. А ты не могла бы объяснить поконкретнее, что произошло?

– Могла бы, только мне придется объяснять до конца следующей недели, – заявила сова, продолжая оборачиваться. – Подумать только, подобраться и вырвать перо! Мне было очень больно, очень. И зачем? – хотела бы я знать. Отвечай! Какова тому причина?

В ответ я лишь тихо пробормотал:

В темноте кричит сова,
И больному крик тот злобный
Предвещает холм надгробный[30].

Я не думал, что она обратит внимание на мои слова. Но сова резко спросила:

– Что такое? Можешь не повторять. Я все слышала. И я скажу тебе, что за этим скрывается, а ты запомни мои слова. – И, нагнувшись, она зашептала, ворочая своей круглой головой: – Гордыня! высокомерие! вот что! «Прочь от нашей госпожи»[31], говорила она с горечью и презрением. Ну, конечно же! Для таких, как они, мы недостаточно хороши. Это мыто – лучшие певцы в этих местах, ты согласен?

– Видишь ли, – с сомнением ответствовал я, – мне-то твое пение очень нравится, но некоторым больше по вкусу дрозды, соловьи и так далее; наверняка ты об этом слышала? И вероятно… я, конечно, не знаю… вероятно, твою манеру исполнения они не считают подходящей их танцам?

– Очень надеюсь, что нет, – выпрямляясь, возвестила она. – Моя семья никогда не любила танцы, как и всякая другая. Нет, ты только представь! – продолжала она, повышая голос. – Хороша бы я была – сидеть и икать для них. – Тут она смолкла и пугливо оглянулась, потом снова продолжала, причем еще громче: – Для эльфов, маленького народца. Если я им не подхожу, то и они мне не подходят. И, – голос ее становился все громче и громче, – если они думают, что я буду молчать только потому, что они танцуют и занимаются всякими глупостями, они очень ошибаются, о чем я им и говорю.

Хорошо помня, что произошло прежде, я подозревал, что опрометчиво с ее стороны разговаривать таким образом, и я оказался прав. Только она выразительно кивнула в последний раз, как тут же четыре крохотных тоненьких существа спрыгнули с верхней ветки, в мгновение ока накинули на бед ную птицу что-то вроде травяного аркана и, не обращая внимание на протестующие крики, поволокли ее по воздуху прямо к озеру. Бросившись вслед за ними, я услышал всплеск, бульканье и невыразительный смех. Что-то стрелой промчалось у меня над головой, а я остановился на берегу озера, по которому шла рябь, и стал оглядываться. Злющая, взъеро шенная сова с трудом вылезла на берег и, остановившись у моих ног, стала отряхиваться, хлопать крыльями и шипеть такие слова, которые я не осмеливаюсь повторить.

Уставившись на меня, она наконец выговорила… причем с такой ужасной яростью в голосе, что я отпрянул:

– Нет, ты слышал? Просили прощения, что приняли меня за утку. Мало им постоянно доводить до сумасшествия и драть на части всех в округе.

От злости она начала долбить клювом траву, и – о ужас! – она попала ей в горло. Сова закашлялась так, что я боялся, что у нее лопнет какой-нибудь сосуд. Но с приступом она справилась и села, мигая и задыхаясь, но целая и невредимая.

Следовало проявить сочувствие, но я сомневался, что, будучи в таком состоянии, птица не воспримет мои слова как новое оскорбление. И мы с неловким молчанием просто смотрели друг на друга, но тут наше внимание привлек бой часов. Сначала зазвучали часы на павильоне, потом загремели часы дворца, а затем одновременно послышался звон с Лаптонской башни и Комендантской.

– Что такое? – хриплым голосом воскликнула сова.

– Полночь, насколько я понимаю, – ответил я и сверил свои часы.